Доживем до понедельника. Ключ без права передачи - Георгий Исидорович Полонский

— Ну как, вместе уходим?

— Да.

Он постарался поскорее пересечь ту комнату, только пообещал в дверях:

— Я вернусь… я не прощаюсь. Извините меня.

— А я прощаюсь, — повернулась к мужчинам Инфанта, а затем к женщине. — Доктор, спасибо… вы ничем таким не кольнули меня?

— Нет… не было надобности. Послушайте, но мы так и не познакомились с вами!

— Не жалейте! А вы красивая… Если б амулетики давали за это, у вас был бы не такой! Ручаюсь!

Закрылась за ними эта дверь… Хлопнула и входная.

27

«БОЛЕРО» — так называлась харчевня, про которую Инфанта твердо сказала: «Вот!»

— У вас есть хотя бы пятерка, чтоб меня накормить? Ну правда же, я голодная!

По-плебейски обшарив карманы, Филипп нашел целых восемь пеньолей, о чем и доложил. Он устал от этой милой непосредственности, от этих капризных аппетитов, обмороков, бурных слез, высыхающих мгновенно, от бархатных лапок с беспощадными коготками…

Еще не заняв столика, она стоя потребовала «большую такую отбивную с грибами, перцем, черносливом и всем, что полагается». Для них нашелся отдельный уголок за бамбуковыми жалюзи. Себе Филипп спросил, передразнивая Инфанту, «большую такую… кружку пива и бутерброд».

— Если войдет полицейский или легионеров парочка, и у них будет радиоболтушка, «воки-токи», — это точно за мной! Следите! Мне тогда лучше в уборной пересидеть… Не хочу, чтоб нас накрыли раньше, чем я наемся!

— Такой аппетит… после зрелища смерти?

— А докторша объяснила же: «самолечение организма от стресса»!.. Вот интересно: допустим, она узнала, кто я такая, а сознание я теряю уже потом… Она не воткнула бы мне стрихнин в вену? Или что-нибудь наподобие?

— Не говорите вздора!

— А по-моему, могла бы. А старый Делано — он что… ядом?

— Нет. Отворил себе вены в горячей ванне. Римский способ… очень популярный во времена упадка империи.

Пауза. На уровне слов Инфанта была смышленой.

— Это как бы намек, что у нас время упадка? Его намек или ваш?

От надобности отвечать Филиппа освободил хозяин, принесший еду. Ее вид и запах, сами по себе превосходные, а также хищный восторг, с каким Инфанта принялась за мясо, вызвали у Филиппа маленький горловой спазм. Она что-то заметила и жадничать прекратила… После паузы сказала тихо:

— Какой мальчик был обаятельный… на том фото.

— Да. Он и другие имел достоинства, — жестко добавил Филипп, — например, здорово разбирался в поэзии… хотя готовился стать хирургом. По нынешним временам — просто на редкость хорошо разбирался!

Она усмехнулась еле заметно: наверное, Филипп проверяет, что именно она слышала, когда эти бородачи забыли ее на балконе.

— Это вы для меня сказали, специально! — Она выдержала его взгляд. — Потому что у самого у вас — совсем другой вкус… более лирический, что ли. Вы — сказочник! И не изображайте, пожалуйста, что вы тоже… хирург! Давайте лучше о наших делах… Об «Исповеди лгуньи»… Что? Что вы головой качаете?!

— Здесь нельзя это играть, — вздохнул он. — Здесь надо играть не это.

— Ерунда! — Она вновь принялась за отбивную, словно ей срочно понадобились свежие силы, чтобы его победить ради него же. — Сами говорили ведь: смягчать сердца! Смягчать — это так нужно сейчас!.. Это просто главное. Ха! Неужели я должна объяснять это вам?.. Такому глубокому, такому изумительному знатоку наших сердец?!

Предполагается, что не устоять ему против такой примитивной, но вкусной наживки?

— На это я не клюю, — улыбнулся он. — У меня пока нет размягчения мозга.

— Но я же искренно! Я всегда к вам так относилась… Еще там, в лицее, я послала вам записочку… знаете какую? Всего несколько слов…

— Пять? — уточнил он.

Шевеля губами, она пересчитала по пальцам. Распахнула глаза:

— О… так вы помните! Но, разумеется, и на это «не клюете»! А я, может, на это и не ловлю уже — поумнела. Вы — такой крепко женатый, такой нравственный… Я отхлебну у вас пива?

И отхлебнула.

— Нет, давайте все-таки про «Лгунью»… Знаете, там во второй сцене есть песенка — я ее уже пою! Музычка как-то сама собой сочинилась… вот послушайте! Только я сразу не смогу, наверно, исполнить в образе Анны… я пока — от себя, о’кей?

Она отодвинула от себя тарелку, сделала нужное лицо и запела:

Падре,

я скажу вам все, как было…

Падре,

я учителя любила…

Мать меня

собачьей цепью била,

Чтобы я про ту любовь забыла!

Падре,

я ходила к его окнам…

Возле них

я плакала и мокла…

Сердце мое в колокол звонило:

я любила, падре,

я любила!

— Там ваш отец, в телевизоре, — перебил Филипп, наступив на последнее слово куплета.

— Да? — Она раздвинула бамбуковые палочки на нитях и убедилась: да, Президент на экране, окруженный легионерами в штатском, кричал что-то в микрофон, жестикулируя собственной шляпой. Он был в кожаном пальто. Слушателей его показали очень бегло. Филипп полагал, что она приклеится сейчас к телевизору? Ей папины речи на любых митингах и политтусовках надоели давно…

— Хозяин-то заведения — отчаянной храбрости мужчина, — заметил Филипп с усмешкой.

— Почему?

— Убрал звук почти на нет! При стольких свидетелях. А ведь это чревато… Выходит, рискует дядя — ради покоя и аппетита клиентов.

— Не знаю! — раздражилась она. — Я знаю другое: что я пела и что вы перебили меня!

— Но ради папы же.

— Спасибо, но я еще не соскучилась, он уехал на неделю всего… Знаете что? Давайте-ка я найдусь уже? Позвоню и скажу, где мы. А то правда большой будет переполох…

— Действуйте. Тем более что храбрый хозяин держит в руках журнальчик, где вы с папой на обложке, и смотрит сюда во все глаза…

Филипп видел, как она звонила, как пялился на нее побледневший хозяин… Он посвятил в свое открытие двух официантов и особо доверенных клиентов — пялились и они. Все закруглялось, так или иначе.

— Ничего, что вы не допели, — сказал он, когда Мария-Корнелия вернулась с потухшим лицом. — Вы симпатично это делаете, я понял… И все-таки, сеньорита, из нашей затеи ничего не получится.

— Почему? — спросила она уже без напора, а тоскливо.

— Хотите опять все сначала? — Он поднимался уже. — Не стоит. Есть и еще одна причина: я педант в вопросах сценической речи, а у вас небольшой дефект… скоро его не исправишь.

— Какой еще дефект?!

— Мелочь. Для жизни не имеет ровно никакого значения. Но для сцены, для главной роли… Это касается свистящих