Ада, или Отрада - Владимир Владимирович Набоков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Подлечить парня перед тем, как повесить, – так, что ли?» – сказал Ван.
«И подумать только, – воскликнула Ада с каким-то прямоугольным взмахом своих негнущихся рук, словно роняя крышку или поднос, – подумать только, что он с таким сознанием долга скрывал все это! Ох, не может быть и речи, чтобы я просто взяла и бросила его!»
«Да, старая история – флейтист, которого нужно вылечить от импотенции, храбрец-лейтенант, которому, возможно, не суждено вернуться с далекой войны!»
«Ne ricane pas! – воскликнула Ада. – Бедный, бедный мальчик! Как ты можешь насмехаться?»
Еще с юношеских лет Ван имел склонность утолять страсть своей ярости и досады с помощью напыщенных и темных возгласов, пронзавших такой нестерпимой дрожью, которую может вызвать разве что сорванный ноготь, зацепившийся за атлас, подкладку ада.
«Замок Истинный, Замок Светлый! – восклицал он теперь. – Елена Троянская, Ада Ардисская! Ты предала Дерево и Мотылька!»
«Perestagne (перестань, stop, cesse)!»
«Ардис Первый, Ардис Второй, Загорелый Человек в Шляпе, а теперь Рыжая Гора —»
«Перестань!», повторила Ада (как дура, имеющая дело с эпилептиком).
«Oh! Qui me rendra mon Hélène —»
«Ах, перестань!»
«– et le phalène».
«Je t’emplie (“prie” и “supplie”), довольно, Ван. Tu sais que j’en vais mourir».
«Но, но, но (хлопая каждый раз себя по лбу) – быть всего в шаге от, от, от – и в последний момент сотворить из этого идиота Китса!»
«Боже мой, я должна идти. Скажи мне что-нибудь, мой милый, любовь моя, скажи что-нибудь, что может помочь!»
Узкая пропасть молчания, нарушаемая лишь стуком дождя по карнизам.
«Останься со мной, девочка», сказал Ван, отбросив все на свете – гордость, гнев, общепринятые представления о сострадании.
На миг ему показалось, что она заколебалась или, по крайней мере, подумала о такой возможности, но тут с подъездной аллеи донесся зычный голос, и вот уже Дороти, в сером плаще и мужской шляпе, энергично поманила ее раскрытым зонтиком.
«Я не могу, я не могу, я напишу тебе», пробормотала моя бедная любовь, обливаясь слезами.
Ван поцеловал ее холодную, как осенний лист, руку и, оставив свой автомобиль заботам «Бельвю», свои вещи – заботам всех «Лебедей», а кожные высыпания Эвелин – заботам мадам Скарлет, прошел по раскисшим дорогам верст десять до Рена и оттуда улетел в Ниццу, Бискру, на Мыс Доброй Надежды, Найроби, на горные кулички Бассета —
И над вершинами Бассета —
Стала ли она писать к нему? О да, конечно! О, все вообще вышло в лучшем виде! Фантазия преследовала реальность в нескончаемом состязании и девичьем смехе. Андрей прожил всего несколько месяцев, по пальцам посчитать – один, два, три, четыре, – скажем, пять. К весне тысяча девятьсот шестого или седьмого года Андрей был в порядке, с удобным пневмотораксом легкого и соломенной бородкой (нет ничего лучше лицевой растительности, чтобы занять больного). Жизнь разветвлялась и пускала новые ростки. Да, она сказала ему. Он оскорбил Вана на выкрашенном в лиловый цвет крыльце отеля «Дуглас», на котором Ван ожидал свою Аду в последней версии «Les Enfants Maudits». Мосье де Тобак (награжденный рогами ранее) и лорд Эрминин (вторично секундант) стали свидетелями дуэли в обществе нескольких высоких агав и приземистых кактусов. Г-н Вайнлендер явился в визитке (он бы так и сделал), Ван выбрал белый костюм. Ни один из противников не хотел испытывать судьбу, и оба выстрелили одновременно. Оба упали. Пуля г-на Визиткина попала в подошву левого ботинка Вана (белого, на черном каблуке), сбив его с ног и вызвав в ступне легкий fourmillement (взбудораженные муравьи) – только и всего. Ван же попал противнику в подбрюшье – серьезное ранение, от которого тот оправился в должное время, если вообще оправился (здесь развилка тонет в тумане). На самом деле все вышло намного скучнее.
Так что же, писала ли она к нему, как обещала? О, да, да! За семнадцать лет он получил от нее около ста коротких посланий, каждое из которых содержало около ста слов, что дает около тридцати печатных страниц малолюбопытных сведений – по большей части о состоянии здоровья ее мужа и местной фауне. Дарья Вайнлендер, проведя вместе с Адой у постели Андрея на ранчо Агавия несколько желчно-язвительных лет (она упрекала ее за каждый несчастный крохотный час, отданный ловле, изучению и разведению насекомых!), и затем, рассердившись на Аду за то, что она выбрала (для бесконечных периодов лечения мужа) знаменитую и превосходную клинику Гротоновича вместо великосветского санатория княгини Аляшиной, удалилась в приполярный монастырский городок Илемна (ныне Новостабии), где в конце концов стала женой г-на Брода или Бреда, чуткого и чувственного, темноволосого и красивого, который ездил с дарохранительницами и другими священными предметами по всем Сѣвернымъ Территорiямъ и который впоследствии руководил, а возможно, руководит и по сей день, полвека спустя, археологическими реконструкциями в Горелом («Лясканский Геркуланум»); какие сокровища ему удалось откопать в браке – другой вопрос.
Неуклонно, но очень медленно состояние Андрея продолжало ухудшаться. В последние два-три года прозябания на различных членораздельных койках, каждую плоскость которых можно было менять самыми разными способами, он утратил речь, хотя все еще мог кивать или качать головой, задумчиво хмуриться или слабо улыбаться, чуя запах пищи (что действительно является источником наших первых радостей). Он умер весенней ночью, один, в больничной палате, а летом того же года (1922-го) его вдова передала свои коллекции в дар музею Национального Парка и улетела в Швейцарию для «предварительных научных консультаций» с пятидесятидвухлетним Ваном Вином.
Часть четвертая
Здесь какой-то придирчивый пустозвон спросил (с высокомерным видом человека, желающего взглянуть на водительское удостоверение джентльмена), каким образом «проф» согласует свой отказ предоставить будущему статус Времени с тем обстоятельством, что это самое будущее едва ли можно рассматривать как несуществующее, поскольку «оно обладает по крайней мере одной фикцией, то есть функцией, включающей такую важную идею, как идея абсолютной необходимости?».
Гоните его вон. Кто сказал, что я умру?
Опровергая утверждение детерминиста более изящно: бессознательность, вовсе не поджидающая нас, с секундомером и силком, где-то там впереди, охватывает и Прошлое и Настоящее со всех мыслимых сторон, являясь признаком не самого Времени как такового, а органического разложения, естественного для всех сущностей, сознающих Время или нет. Мое знание того, что другие смертны, не имеет отношения к делу. Мне также известно, что вы и, возможно, я сам появились на свет, но это вовсе не доказывает, что мы прошли через хрональную стадию, именуемую «Прошлое»: это мое Настоящее, мой короткий отрезок сознательности уверяет меня, что я это сделал, а не беззвучный гром бесконечной
