Лев Толстой: Бегство из рая - Павел Басинский

Значит, он говорил с юристом Денисенко не только о литературных правах? Значит, в его голове как-то соединились литературные права и собственность на землю, которой он не владел с 1892 года?

Дневник его дочери Татьяны Львовны подтверждает это. „…в Ясной, когда я там была в июле и общее настроение было очень тяжелое, он мне как-то сказал, что ему страшно тяжела земельная собственность. Я была поражена.

— Папа! Да ведь ты ничем не владеешь?!

— Как? А Ясной Поляной?

— Да нет! Ты же ее передал своим наследникам, как и всё остальное.

Он меня остановил и сказал:

— Ну, расскажи же мне всё, как обстоят дела“.

Напомним, что в это время Л.Н. в сопровождении Черткова и Саши собирался поехать в Стокгольм. Так, может, поведение его жены, не пустившей его туда, не было таким уж безумным? Может, безумием было как раз провоцировать его на поездку? Зачем он вообще хотел ехать в Швецию?

30 июля, когда под давлением жены он уже почти отказался от поездки, между ним и Маковицким состоялся очень странный разговор. Врач массировал Л.Н. больную ногу. Неожиданно Толстой спросил:

— Обращаюсь к вам, как к близкому другу, скромному, воздержанному человеку: я хочу из дому уйти куда-нибудь за границу. Как быть с паспортом?

Разговор о паспорте продолжился и на следующий вечер. Маковицкий рассказал Л.Н. о процедуре получения заграничного паспорта.

— Очень сложно, — сказал Л.Н. — Нельзя так сделать, чтобы не стало известно?

21 августа в присутствии близких Толстой сказал удивительную фразу, которая точно отражает его тогдашнее душевное состояние:

— Если бы я сотворял людей, я сотворил бы их старыми, чтобы они постепенно становились детьми.

28 августа писателю исполнился восемьдесят один год. „Мне три года в кубе“, — пошутил Толстой во время завтрака[22].

А 2 сентября происходят судорожные сборы в Крекшино. Судорожные потому, что Чертков испугал Толстого, будто бы за время его отсутствия в Ясной Поляне произведут обыск и арестуют последние его писания. Напутанный старец, сообщает Маковицкий, „берет с собой всё, что можно: рукописи, начатые свои статьи, даже и книжный материал к ним“.

Путь в Крекшино лежит через Москву. Толстой не был там много лет. Город неузнаваемо изменился. Появились конки и трамвай. В музыкальном магазине Циммермана продается новейший аппарат, воспроизводящий игру знаменитых пианистов. В Хамовнический дом проведен телефон.

Эти достижения цивилизации ошеломили Л.Н. „Он с ужасом, — замечает Гольденвейзер, — смотрел на этот огромный людской муравейник и на каждом шагу находил подтверждение своей давнишней ненависти к так называемой цивилизации“.

Тем не менее в магазине Циммермана Толстой по-детски восхищается музыкальным аппаратом, ахает, вскрикивает от восторга. Этот аппарат в целях рекламы отправят в Крекшино на весь срок пребывания Л.Н.

Крекшинский дневник Толстого (с 5 по 18 сентября 1909 года) вызывает удивительные чувства. Он мудр, но как-то уж слишком по-детски мудр. На человека неподготовленного он и впрямь может произвести впечатление какого-то младенческого лепета. О Боге, о благе, о любви, о значении снов… Толстой вспоминает свой странный сон, как они с братом Сергеем отправились на охоту, а у Л.Н. вместо ружья почему-то кларнет. И вот они приходят к морю (почему — к морю?) и видят корабли, которые на самом деле лебеди. „Стреляй“, — говорит Сергей. Л.Н. берет в рот кларнет, но дунуть в него не может. Тогда стреляет брат, и Толстой просыпается от громкого хлопка. Упали от порыва ветра стоящие возле окна ширмы.

В этом дневнике нет ни единого слова о том, что произойдет в день отъезда из Крекшина — о завещании. Такое впечатление, что он совсем не думал об этом. Или он боялся, что дневники прочитает его жена?

Невольно возникает вопрос: в какой степени Толстой отдавал себе отчет в том, что он подписал 18 сентября? Ответа на этот вопрос нет, потому что Толстой в дневнике это не комментирует. Есть лишь загадочная запись о разговоре с Чертковым накануне. „Говорил с Чертковым о намерении детей присвоить сочинения, отданные всем. Не хочется верить“. Из этой записи можно сделать осторожный вывод, что вопрос поднял Чертков.

Л.Н. рассеян, зато В.Г. ужасно деловит. Вторично напугав старика, на этот раз угрозой обыска в Крекшине, он отправляет в Англию первые экземпляры привезенных им рукописей.

Накануне подписания завещания Толстой заблудился в лесу. Он даже испугался, что не найдет обратной дороги домой. Вдруг, откуда ни возьмись, В.Г.! Он шел за Толстым следом.

В последний день пребывания Толстой опять заблудился. Его снова вывел к дому Чертков.

После прогулки на скамейке Л.Н. рассказывал внукам Соне и Илюше свою „фирменную“ сказку об огурцах. „- Пошел мальчик в огород. Видит, лежит огурец. Вот такой огурец (пальцами показывается размер огурца). Он его взял — хап! и съел!“ „- А хрустит, как взаправдашний, — сказал Илюша. — Но нет, не взаправдашний! Я уж так смотрел, так смотрел за дедушкой — не подсунет ли он взаправдашний. Нет, не подсунул“. „- Как тебе не стыдно думать, что дедушка хитрил! — возмущенно воскликнула старшая Соня. — Это же дедушке обидно!“

В этот день подписано завещание.

„Заявляю, что желаю, чтобы все мои сочинения, литературные произведения и писания всякого рода, как уже где-либо напечатанные, так и еще не изданные, написанные или впервые напечатанные с 1-го января 1881 года, а также и все, написанные мною до этого срока, но еще не напечатанные, не составляли бы после моей смерти ничьей собственности, а могли бы быть безвозмездно издаваемы и перепечатываемы всеми, кто этого захочет. Желаю, чтобы все рукописи и бумаги, которые останутся после меня, были бы переданы Владимиру Григорьевичу Черткову, с тем чтобы он и после моей смерти распоряжался ими, как он распоряжается ими теперь, для того, чтобы все мои писания были безвозмездно доступны всем желающим ими пользоваться для издания. Прошу Владимира Григорьевича Черткова выбрать также такое лицо или лица, которому бы он передал это уполномочие на случай своей смерти.

Лев Николаевич Толстой.

Крекшино, 18 сентября 1909 г.

При подписании настоящего завещания присутствовали и сим удостоверяют, что Лев Николаевич Толстой при составлении настоящего завещания был в здравом уме и твердой памяти: Свободный художник Александр Борисович Гольденвейзер. Мещанин Алексей Петрович Сергеенко. Александр Васильевич Калачев, мещанин.

Настоящее завещание переписала

Александра Толстая“.

На обратном пути Толстого чуть не задавила пятитысячная толпа, провожавшая писателя на Курском вокзале. Выручил Чертков. Но это он сообщил в газеты время отправления Л.Н. из Москвы. Когда Толстой сел в коляску на станции Козлова Засека, с ним случился глубокий обморок. Он очнулся только наутро 20 сентября. „… ничего не помню. Рассказывали, что я сначала заговаривался, потом совсем потерял сознание. Как просто и хорошо умереть так“.