Войку, сын Тудора - Анатолий Коган

— Вы ошибаетесь, князь, — сказала Роксана. — Не в силах понять я сердцем высокие государевы пути. Не та, видимо, во мне кровь.

— Породу нельзя скрыть и под рубищем. — Влад, словно не чувствуя боли, опять небрежно играл кинжалом. — Впрочем, понимаю: вы хотите спуститься с высоты своего рождения до человека, которого назвали супругом. Такого не может быть, как не может пригнуться до жалкой былинки благородный кедр.

— Нужно смазать руку, князь, — напомнила Роксана. — Нужно сделать перевязку.

— Гоните? — печально усмехнулся Цепеш. — Еще несколько мгновений, княгиня, и я уйду: к страданию я приучен, хотя в рыцари не посвящен.

— Не в посвящении дело, князь. — Роксана встала, прямая и строгая. Цветастая занавесь из слов, которую усердно ткал искусный воевода, опять стала для нее прозрачной, за занавесью стоял все тот же кат. Палач тое мог — сегодня она убедилась — бесстрашно сунуть руку в пламя, но это не меняло его сущности. — Не в посвящении дело, но в рыцарстве, которое я лишь теперь учусь ценить.

— Пустое слово, княгиня, поверьте, — с небрежной учтивостью сказал Цепеш, тоже поднимаясь на ноги. — Яркий плащ для человеческой низости. И если рыцарь искренне следует лицемерным заветам своего устава — тем хуже для него: значит, он — дурак. Король Матьяш тоже рыцарь. А вот не спешит, с войсками и пушками, на помощь своему крестнику в рыцарстве. Блюдет король права своих баронов, не смеет их преступить! А я бы не ждал и дня!

— Чему ты рад? — спросил барон Лайош, когда князь вошел к нему снова в тот день. — Она тебя лучше приняла?

— Она меня лучше слушала, — с довольным видом сказал Цепеш. — Это уже шаг вперед. Но где Чьомортаниха, кузен? Где чертова бабка?

Владелица многокрасочных бородавок ждала за дверью комнаты. Она держала украденную накануне рубашку Роксаны: предстояло гадание и валхвованье, которым Чьомортани, великая искусница в чародействе, должна была разрушить в сердце пленницы привязанность к мужу-простолюдину и вызвать любовь к Владу Цепешу.

— Маленький шарик опиума в ее питье сделает твое дело лучше всех ваших чар, — сказал Лайош, с сомнением следивший за приготовлениями в мрачной берлоге Чьомортани, куда они все перешли.

— От опиума она очнется, от истинной страсти — нет, — ответил Цепеш. — Да и что за наслаждение, если на ложе с тобой — несогласное тело? Это давно не по мне. Потом же, очнувшись, она себя убьет — я знаю таких. А я не хочу ради минутного торжества потерять навеки такую женщину: моя встреча с нею — нежданный дар небес.

— Куда уж! — ехидно, хотя и с опаской поглядывая на кузена, усмехнулся Лайош. — Просто божественный сюрприз. Не подкинули бы тебе небеса, дорогой братец, вместе с нею другого сюрприза, возможно — зреющего в ее чреве природного отпрыска ее супруга.

Цепеш сдвинул брови.

— Дурак! — презрительно бросил он. — Если даже она родила бы от палача или лотра — и тогда кровь ребенка была бы священна. Ибо не тебе, существу низкому, дано оценить возвышенное. Не было на свете рода выше Палеологов и Комненов. На западе были и есть короли, на севере и у нас — князья, не более.

— И все-таки шарик моего снотворного лучше бы сделал твое дело, — вздохнул Лайош. — Можно и пару шариков — в жаровню…

— Твое зелье хорошо, братец, — снисходительно молвил князь, — но покамест с ним подождем. Там будет видно.

И началось действо, долженствовавшее заставить упрямую пленницу броситься на шею похитителю. Разложив рубашку, украденную у Роксаны, бабка посыпала ее волшебным пеплом из погребальной урны, отпрянула, посыпала снова — до семи раз взывая к духам света и тьмы, к богу и дьяволу, звездам и планетам, земле и небу, воде и огню, бабка Чьомортаниха скакала, выла, тряслась. А под конец пустилась в танец, и Цепешу показалось, что перед ним кружится и пляшет сбежавшая с болота огромная взбесившаяся жаба.

62

Войку Чербул лежал на боку на своей соломе, слушал магистра Армориуса. Появившись снова, будто пройдя сквозь стену, магистр смазал ушибы витязя темной мазью, которую принес в крохотном глиняном горшочке, и боль исчезла. Теперь он рассказывал Войку, откуда пошли жестокие Дракулы, — не притчу, но случившееся в минувшие времена.

Первые вотчины Дракул, действительно, лежали в Мунтении, в Карпатских горах, близ пределов Трансильвании. И первый из них, Дан Дракул, вовсе не был прозван так за сходство с духами. В бою с немецкими рыцарями этот карпатский бан добыл добрый шлем, украшенный зубчатым гребнем, наподобие драконьего, за что вначале получил прозвище Дракон, а затем и Дракула: последнее слово, чаще звучавшее в устах его земляков-мунтян, было для них и понятнее, и удобнее в употреблении. По землям банов, мимо их замка проходила большая дорога, и Дракулы с одних обозов брали пошлину, другие грабили дотла. Земли одних крестьянских общин и боярчат, пользуясь своей властью, скупали по дешевке, других — захватывали. Баны богатели, набирали силу. Боковая ветвь Дракулешт, перебравшись за горы, обосновалась в Трансильвании, построила замок, получила от короля Владислава баронский титул.

Первые мунтянские господари из этого рода во всем повиновались туркам, к тому времени уже утвердившимся на Дунае. Еще до падения Константинополя[63] отец Цепеша, Влад Дракул, вместе с беглербеем Румелии[64] совершил поход на Семиградье; оба войска, мунтянское и турецкое, были разбиты секейскими и венгерскими полками и бежали. После этого поражения Влад долго еще оставался покорным туркам, послав даже собственного сына, тоже Влада, заложником в Адрианополь.[65] Но настал день возвращения княжича, и отца словно подменили. Именно тогда от города к городу, из страны в страну начала переходить весть о безмерной жестокости наследника мунтянского престола.

— Он слишком долго прожил среди турок, — заметил Войку в этом месте.

Цепеш был жесток, но храбр. Взойдя на престол после смерти отца, Влад отказался платить туркам дань и первым на них ударил. За пятнадцать лет до бегства Войку с Роксаной в Семиградье Цепеш начал войну, продолжавшуюся почти год и прославившую его рядом с такими героями, как Янош Хуньяди, спаситель Белгорода.

Началось все с того, что конные четы мунтян, ведомые гетманом и верными Цепешу боярами, появились у турецких крепостей, охранявших переправы через Дунай на болгарской стороне. Никопольский бей Гамза с войском выступил, чтобы отбить внезапное нападение. Но возле Джурджу, во время ночлега, Цепеш неожиданно атаковал его лагерь; бежавшие в ужасе турки пытались укрыться за стенами крепости, но вместе с ними в раскрытые ворота крепости ворвались и воины Влада. Гамза и многие другие пленные были посажены на колья.