Том 14. Критические статьи, очерки, письма - Виктор Гюго

Приговор, вынесенный г-ну Анри Рошфору, посягает только на его свободу, мера же приведения в исполнение этого приговора посягает на его жизнь.

Почему именно Нумеа? Можно было бы ограничиться ссылкой на острова святой Маргариты. Ведь приговор не говорит о Нумее. Заключением на островах святой Маргариты этот приговор был бы приведен в исполнение, но не был бы отягчен. Ссылка же в Новую Каледонию явится усилением того наказания, к которому присужден г-н Анри Рошфор. Оно превратится в смертную казнь. Я обращаю ваше внимание на такой новый способ изменения приговора.

День, когда Франция узнает, что могила разверзлась перед этим блестящим и смелым умом, будет для нее днем траура.

Речь идет о писателе, о писателе своеобразном и недюжинном. Вы министр, и вы академик. В данном случае эти ваши высокие обязанности находятся в согласии и содействуют друг другу. На вас легла бы частично ответственность за трагический исход, о неизбежности которого вы были поставлены в известность. Вы можете и вы должны вмешаться. Проявление такого великодушия сделало бы вам честь. Оставляя в стороне политические взгляды и страсти, я прошу вас, милостивый государь и дорогой собрат, прошу во имя литературы, которой мы оба себя посвятили, оказать в этот решающий час свое покровительство г-ну Анри Рошфору и воспрепятствовать его отправке, которая означает для него смерть.

Виктор Гюго.

Леону Кладелю

23 августа 1873

Я прочел вашу книгу, насыщенную жизнью и правдой. Вы человек могучей мысли, вскормленной светом. Не падайте духом, вы на верном пути, поэтому вас ждут страдания. Писатель должен быть праведником. Вы доблестно перенесете все последствия вашей деятельности. Благодарю вас за то, что вы посвятили мне одну из прекраснейших страниц вашей хорошей, смелой книги.

Ваш друг

Виктор Гюго.

Леону Кладелю

23 августа 1873

Мой молодой и дорогой собрат!

Пишу вам это письмо сразу же вслед за первым: дело в том, что ваш «Атлет» — действительно прекрасная вещь. Внезапная катастрофа, завершающая рассказ, не только заставляет содрогнуться сердце, она сжимает его болью. За смертью атлета стоит судьба несчастной женщины, которая должна умереть с голоду. Какая неожиданная развязка!

Благодарю вас за то, что вы связали мое имя с этими трагическими и сильными страницами.

Ваш друг

Виктор Гюго.

Жюлю Кларти

Брюссель, 31 августа [300]

Благодарю вас за то, что вы дали мне возможность прочесть ваши чудесные страницы, посвященные войне, и вашу патриотическую трогательную книгу. Дыхание прогресса оживотворяет ваш благородный ум. Хватающая за душу драма — только драма; если же она одухотворена высокими идеями гуманности и социального прогресса, это уже произведение.

Вы достойны бороться против реакции, к которой благоволила империя и которая возрождается теперь в литературе, как и в политике, под всякими псевдонимами, вроде «публичный порядок», «изысканный вкус» и т. п. — слова, в которых одна только ложь.

То, что я здесь подчеркнул, уже было недавно написано мною и заставило скрежетать от ярости все абсолютистские газеты — французские, бельгийские и английские. Это, бесспорно, успех, который придает мне бодрости и ободрит также и вас.

Продолжайте. Вы отважны духом, у вас обаятельный ум. Вы обладаете смелостью и талантом, то есть лестницей, чтобы пойти на штурм, и мечом, чтобы взять крепость.

Гюставу Флоберу

5 апреля [301]

Философ и в то же время чародей — вот кто вы такой. Ваша книга напоминает густой лес; я люблю такую тень и такой свет. Возвышенная мысль и подлинное мастерство прозаика — это я всегда очень ценю. У вас я нахожу и то и другое. Читаю и буду перечитывать ваши книги.

До скорой встречи. Зайду вас навестить.

Ваш друг

Виктор Гюго.

Гарибальди

Париж, 18 сентября 1874

Дорогой Гарибальди!

Ваше письмо взволновало меня. Вы нашли горячий отклик в моем старом сердце, сердце брата. О да, расскажите сами о ваших замечательных подвигах, расскажите о них Италии, расскажите о них Франции, расскажите о них всему свету. Ваша Тысяча покрыла себя такой же славой, как десятитысячное войско Ксенофонта, с тем преимуществом, что Тысяча победила и что она знаменита не своим отступлением, а продвижением вперед. Подобно Ксенофонту, вы вписали страницу в историю и, вписав ее, оповестили об этом. Но вы превзошли Ксенофонта: в нем жила только душа Греции, в вас же живет душа народов.

Дорогой Гарибальди, обнимаю вас.

Виктор Гюго.

Вдове Джона Брауна

Париж, 21 октября 1874

Милостивая государыня!

Прошло несколько лет с того дня, как ваш благородный супруг, посвятивший себя самому святому делу, отдал за него свою жизнь. Виселица, на которой он обрел смерть, исторгла крик всеобщего возмущения, ставший сигналом для окончательного освобождения угнетенной расы. Слава ему и его достойным сыновьям, примкнувшим к его делу! К хвале, которую наш век воздает их памяти, присоединятся благословения грядущих веков. Такие мысли, сударыня, должны принести вам большое облегчение в горе, но вы обратились к самому действенному утешению в своих страданиях — к высокой мысли о том, что над ничтожным людским правосудием парит правосудие высшее, которое ни одного хорошего поступка не оставляет без награды, ни одного преступления — без наказания. Мы надеемся, сударыня, что свидетельство сочувствия французских республиканцев доставит вам некоторое успокоение. Выражение наших чувств дошло бы до вас значительно раньше, если бы не долгие и жестокие испытания, через которые пришлось пройти нашей отчизне.

Примите, сударыня, уверения в нашем глубоком к вам уважении.

От имени своих коллег подписали члены комитета:

Виктор Гюго

Патриций Ларрок Карпон

Мельвиль Блонкур Эжен Пеллетан

Ш.-Л. Шассен Этьен Араго

Лорен-Пиша В. Шельшер

Луи Блан Л. Сорне

Госпожам Марото и Эмбер

22 октября 1874

Бедные матери!

Да, я думаю о ваших детях. Я не забуду о них. Рассчитывайте на меня. У меня только одна совесть, у меня только один голос, но ничто не заставит меня пасть духом, ничто не заставит замолчать, когда я взываю к людям, столь мало уверенным в своей правоте, побуждая их обратиться к тому высшему правосудию, которое называется милосердием.

С чувством глубочайшего уважения

Виктор Гюго.

Госпоже Марото

12 июня 1875

Два дня назад, сударыня, до меня дошла страшная весть. А я только что поднял свой голос за этих несчастных осужденных юношей.

Увы, это было напрасно! Ваш сын включен в великую амнистию небес. Господь смягчил ему наказание и допустил его в свое лучезарное царство. Пусть это послужит облегчением в вашем горе.

Преклоняю перед вами колена, бедная мать.

Виктор Гюго.

Жорж Санд

Париж, 19 июня 1875

Вы посвятили мне вашу чудесную книгу «Валентина»! Я не могу передать вам своего волнения!

Как творец шедевров, вы первая из всех женщин, вас никто не превзошел. Вы первая из женщин в области искусства не только нашего времени, но и всех времен. У вас самый глубокий и вместе с тем самый обаятельный ум, которым когда-либо была одарена представительница вашего пола. Вы делаете честь, сударыня, нашему веку и нашей отчизне.

Позвольте же преклонить перед вами колена и поцеловать руку, которая написала столько замечательных и благородных книг. Ваши книги дарят свет и тепло. Нам угрожает ныне какое-то нарастание мрака; лучи, подобные тем, которые исходят от вас, становятся необходимостью. Вы — образец высокой мысли. Я люблю наше время и чувствую, что оно нуждается в свете.

Благодарю вас за то, что у вас такая великая душа.

Виктор Гюго.

Госпоже Симбозель

3 февраля 1876

Я получил ваше письмо, сударыня. Оно меня очень взволновало. К несчастью, палаты соберутся только 8 марта. Предполагаю добиваться амнистии. Сделаю все возможное, чтобы гнусная отправка 1 марта не состоялась. Буду счастлив, если мне удастся избавить от этого горя вас и еще много других несчастных семейств.