Лукашенко. Политическая биография - Александр Федута

Ельцин должен был чувствовать за собой и грех: ради того, чтобы избавиться от мешавшего ему Горбачева, он согласился с уничтожением Советского Союза. Произошло это в Беларуси, в Вискулях, где, как вспоминает участник той памятной встречи Станислав Шушкевич, «одурачили мы его с Кравчуком. Кравчук был заинтересован, чтобы было подписано соглашение, в котором Россия признает независимость Украины, и я был заинтересован. И поэтому мы были горячими сторонниками тех предложений, которые позволяли ему отбросить Горбачева». Евгений Примаков считает, что «сказывался у Ельцина "беловежский комплекс", когда в одночасье были приняты далеко не во всем продуманные решения»477.

Потому явление молодого энергичного политика, сторонника решительной интеграции с Россией, да еще и из тех самых мест (по российским масштабам что Шклов, что Беловежская пуща — все одно), где этот самый грех был взят им на душу, Ельцин должен был воспринять как волю случая: а вдруг с этим парнем все и наладится?

Похоже, именно здесь причина покровительства и снисходительного отношения Ельцина к начинающему коллеге.

Вспоминает Станислав Шушкевич:

«При нем Лукашенко что хотел, то и делал. Абсолютно все. И только один раз Ельцин написал ему письмо: мол, "не дури и не торгуй водкой"!».

Шушкевич имеет в виду историю, когда объемы продаж в России спиртного по предоставленным в Беларуси таможенным льготам достигли таких объемов, что это ощутила даже бездонная российская казна.

Спиртным Лукашенко больше и не «баловал», зато в остальном широко пользовался «царским» великодушием. Иногда даже злоупотреблял.

Причем происходило это едва ли не с самого начала их знакомства, с «нулевого варианта», когда Россия одним махом, без предварительных расчетов, списала миллиардный долг Беларуси за поставленный еще во времена Кебича газ.

Именно своеобразная «презумпция невиновности» Лукашенко, скорее всего, подействовала на Ельцина, когда он направил в Минск для урегулирования конституционного кризиса 1996 года сразу трех высших должностных лиц российского государства — премьер-министра и руководителей обеих палат парламента, поставив перед ними цель: любой ценой избежать импичмента Лукашенко.

Россия при Ельцине снисходительно мирилась с явными «дипломатическими проколами» своего «верного союзника». Несомненно, что с высшим руководством России было согласовано и поведение российского посла Валерия Лощинина в скандале с изгнанием дипломатов из Дроздов. Лощинин остался в дипломатическом поселке Дрозды после того, как его коллеги из других стран демонстративно покинули страну. Во всех международных организациях, где вставал «белорусский вопрос», именно Россия блокировала принятие решений или добивалась их смягчения, делая все, чтобы Лукашенко «не мешали работать».

Взамен Ельцин не требовал практически ничего. Нельзя же считать, что спасением Лукашенко от импичмента он расплатился за то, что тот по его просьбе освободил весной 1996 года посаженных в тюрьму активистов БНФ Вячеслава Сивчика и Юрия Ходыко.

Поссорились только однажды

Лишь единственный раз между Ельциным и Лукашенко произошел по-настоящему серьезный конфликт.

Случилось это в 1997 году, после того как белорусские власти арестовали съемочную группу Общественного российского телевидения (ОРТ) во главе с Павлом Шереметом. Демонстрация по главному российскому телеканалу никем не охраняемой границы, через которую свободно проходит журналист Шеремет, привела в бешенство белорусского президента, который всегда с гордостью заявлял, что именно Беларусь защищает собой Россию на западных рубежах так, что мышь не проскочит.

Еще до появления этого сюжета Павла Шеремета лишили белорусской аккредитации. К такому российские власти тогда еще не привыкли, и возмутился даже обычно спокойный Виктор Черномырдин:

«Вообще, случай безобразный… Должны все это понимать, что начнется с корреспондентов, потом еще, потом еще — и так мы и будем невестке в отместку… Еще поцелуи не просохли, а мы уже начинаем здесь меры принимать»478.

Но даже черномырдинская резкость не могла остановить закусившего удила Лукашенко. И после демонстрации сюжета Павел Шеремет был арестован и на несколько месяцев помещен в следственный изолятор в Гродно.

Это вызвало негативную реакцию в Кремле. Пресс-секретарь президента Российской Федерации Бориса Ельцина Сергей Ястржембский сделал резкое заявление в адрес белорусской стороны. В ответ на это из Беларуси был выслан новый корреспондент ОРТ Владимир Фошенко. На праздновании 850-летия Москвы Борис Ельцин лично потребовал от Лукашенко освободить Шеремета, Лукашенко, естественно, пообещал, однако прошел еще месяц, а Шеремет продолжал оставаться в тюрьме.

Только тогда Ельцин понял, насколько смешным он выглядит в этом противостоянии. Руководитель сверхдержавы, разрушитель коммунистической системы, наконец, лидер страны, являющейся главным кредитором Беларуси, — он, Борис Ельцин! — не может решить такой, в общем-то, пустяковый вопрос. Пора было щелкнуть наглеца по носу, что и было проделано.

Второго октября 1997 года Александр Лукашенко должен был вылететь в Ярославль по приглашению губернатора Анатолия Лисицына. Он даже сел в самолет, но вылет не состоялся: российские службы отказались предоставить ему воздушный коридор.

Понятно, это не было самодеятельностью чиновников, что и подтвердил сам Борис Ельцин, заявив перед телекамерами:

— А пускай он сначала Шеремета выпустит!

Рассказывают, что после двух часов бессмысленного сидения в самолете Лукашенко был вынужден позвонить в Кремль. Во время телефонного разговора с Ельциным он вновь услышал требование освободить Шеремета.

Лукашенко пришлось подчиниться: Шеремет был выпущен под подписку о невыезде, хотя позднее состоявшийся над ним суд и признал его виновным, вынеся приговор, предусматривающий условное наказание.

Вся эта история, несомненно, имела бы продолжение, причем весьма серьезное: такой очевидной наглости и непослушания Ельцин не спускал даже своим фаворитам. Но Лукашенко сумел найти «заступника» в лице пользовавшегося тогда ельцинским доверием Евгения Примакова. Вот как об этом пишет сам Примаков:

«Мой прилет в Минск начался с весьма продолжительной и непростой беседы с Александром Григорьевичем. Сказал, что хотя бы потому, что он намного младше по возрасту, ему первому следует позвонить Борису Николаевичу и объясниться. При мне он позвонил Ельцину»479.

Объяснения отходчивый Ельцин принял. Правда, неизвестно, объяснялся ли при этом Лукашенко по поводу «вылетевшей» у него накануне фразы: что, мол, нам с Ельциным считаться, мне сорок, ему — восемьдесят. Хотя и Лукашенко было уже за сорок, а Ельцину еще далеко до восьмидесяти. Эта фраза вырвалась совсем не случайно: так рьяный наследничек проговаривается о том, что ждет не дождется кончины горячо любимого папаши.