Триумф и трагедия императора - Евгений Викторович Тарле
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ответ на это я старался дать в своей книге: объяснение заключается в том, что рабочие инстинктом понимали, что буржуазный послереволюционный строй, представленный императором, всё-таки, невзирая ни на что, для них выгоднее, чем затхлое дворянско-феодальное старьё, которое везли к ним фургоны, ехавшие вслед за армиями союзников.
В оседлой рабочей массе столицы, населявшей Сент-Антуанское, Сен-Марсельское предместья, кварталы Тампль и Муффтар, ещё не были забыты героические дни революции. Но на Наполеона во время Ста дней даже и наиболее верные революционным преданиям смотрели всё-таки как на меньшее из двух зол, считая наибольшим злом феодальную реставрацию.
Если во Франции в борьбе против угрожавшей реставрации старого строя Наполеон был представителем новой, промышленной, экономически прогрессивной эры, то естественной делалась революционизирующая роль его завоеваний в разрушении устоев феодальной Европы.
Во всех высказываниях Маркса и Энгельса подчёркивается значение прогрессивного толчка, данного Наполеоном.
«Наполеон разрушил Священную Римскую империю и сократил в Германии число мелких государств путём образования более крупных. Он принёс с собой в завоёванные страны свой кодекс законов, который был бесконечно выше всех существовавших кодексов и в принципе признавал равенство»[Mаркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 2, стр. 564.].
По мнению Энгельса, Наполеона не поняли ни немецкие крестьяне, ни немецкие бюргеры, которые раздражались дороговизной кофе, сахара, табака и т.д., хотя та же континентальная блокада была причиной начала их собственной промышленности…
«К тому же это не были люди, способные понять великие планы Наполеона. Они проклинали Наполеона за то, что он отнимал у них сыновей для войн, которые затевались на деньги английской аристократии и буржуазии; они прославляли как своих друзей именно те классы англичан, которые были действительными виновниками этих войн…»[Там же.]
«Режим террора, который сделал своё дело во Франции, Наполеон применил в других странах в ходе войны, и этот „режим террора“ в Германии был крайне необходим»[Там же, стр. 563–564.].
В статье против Бакунина (14 февраля 1849 г.) мы читаем:
«Но без насилия и неумолимой беспощадности ничто в истории не делается, и если бы Александр, Цезарь и Наполеон отличались таким же мягкосердечием, к которому ныне апеллируют панслависты в интересах своих ослабевших клиентов, что сталось бы тогда с историей!»[Mаркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 6, стр. 298.]
Маркс и Энгельс находили даже (именно по поводу бездарного ведения с обеих сторон восточной войны 1853–1855 гг.), что наполеоновская решительность была «гуманнее», чем действия бездарных эпигонов.
Вот что они писали по поводу осады Севастополя:
«Поистине Наполеон Великий, этот „убийца“ стольких миллионов людей, с его быстрым, решительным и сокрушительным способом ведения войны, был образцом гуманности по сравнению с нерешительными, медлительными „государственными мужами“, руководящими этой русской войной…»[Mаркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. X, стр. 38–39.]
Не снижая революционизирующей роли наполеоновских завоеваний для Европы, Энгельс ничуть не закрывает глаза на то, как Наполеон всё больше и больше сам начинает к концу обращаться в монарха «божьей милостью». Величайшей ошибкой Наполеона было «то, что Наполеон вступил в союз со старыми антиреволюционными династиями, женившись на дочери австрийского императора, что, вместо того чтобы уничтожить всякие следы старой Европы, он, наоборот, старался вступить с ней в компромисс (курсив наш — Е.Т.), что он добивался чести быть первым среди европейских монархов и поэтому по возможности уподоблял свой двор их дворам»[Mаркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 2, стр. 565.]. То, что он тоже стал преклоняться перед «принципом легитимности», и погубило его в конечном счёте, по мнению Энгельса.
Разгром всех континентальных монархий, произведённый Наполеоном, был результатом титанической борьбы, которая в конце концов истощила его силы, потому что на стороне Европы, экономически отставшей от наполеоновской Франции, оказалась Англия, экономически далеко опередившая наполеоновскую Францию, а вместе с тем стратегически недоступная для прямых ударов Наполеона вследствие владычества английского флота на морях.
Наполеон сразу увидел, что этот враг — самый страшный. Он хотел победить этого врага на Востоке, из Египта и Сирии; он собирался победить этого врага в Лондоне, из Булонского лагеря. Когда ни та, ни другая попытка не удалась, он хотел изгнать английские товары не обилием, качеством и дешевизной французских товаров, что было невозможно, а штыками и ружьями, солдатами и таможнями, и изгнать со всего континента Европы. Чтобы разорить Англию, было мало, однако, уничтожить только её промышленность, нужно было подорвать и торговлю и торговое мореплавание и свести к нулю значение британских колоний. Наполеон и на это пошёл, воспретив ввоз сахара, хлопка, индиго, индонезийского чая, кофе, пряностей. Континентальная блокада для своего завершения логически требовала беспрекословного подчинения всей Европы и России воле Наполеона, т.е. всемирной монархии, к которой он явно шёл уже после Аустерлица, прикрывая (довольно прозрачно) свои стремления термином «император Запада». После Тильзита эти стремления обозначались всё яснее и яснее. На этом пути он не мог не погибнуть, и он погиб.
4
Все попытки представить Наполеона безгрешным, добрым гением, слетевшим на землю исключительно для благодеяний роду человеческому, все усилия объяснить непрерывное двадцатилетнее кровопролитие исключительно необходимостью «защищаться», все старания (особенно этим отличаются французские историки) обелить некоторые чёрные дела, неразрывно связанные с именем Наполеона, совершенно бесплодны. Наполеон сам, кстати, никогда этими чёрными воспоминаниями не тревожился. Он так, по-видимому, искренне раз навсегда отождествил себя с Францией, что у него наперёд было готово оправдание всему тому, что он делал; благо Франции, величие Франции, безопасность Франции — вот что в его глазах оправдывало всё, что он делал.
Какой класс народа фактически он понимал преимущественно под Францией, я уже сказал выше: класс крупной буржуазии, а отчасти также собственническое крестьянство.
Но, переходя от «моральной» (или «морализующей») стороны к интеллектуальной, можно понять лорда Розбери, который сказал, что «Наполеон до бесконечности раздвинул то, что до его появления считалось крайними пределами человеческого ума и человеческой энергии». Другой англичанин, профессор Холленд Роз, отнюдь не увлекающийся Наполеоном, относящийся ко многому в нём отрицательно, тоже считает его «стоящим в первом ряду бессмертных людей» по тем неслыханно громадным и разнообразнейшим дарованиям, которыми наделила его природа, и по тому месту, которое он занял во всемирной истории.
«Наполеон умел в одно мгновение решать участь целых материков, обнаруживая при этом как настоящую гениальность, так и неуклонность в
