Сочинения — Том II - Евгений Тарле

Дюпон де Немур еще за 15 лет до революции выработал свою «Table des principes de l’économie politique», где он в графе прав, которые дает человеку «обладание его собственной особой», поместил: «… le droit de n’être pas troublé par les autres hommes dans son travail on dans la recherche be ce qui peut satisfaire ses besoins» [205].

Этот принцип решительно был отвергнут Комитетом общественного спасения, провозгласившим, что во имя блага государства может отчуждаться всякая собственность, в том числе и личный труд, который тоже есть собственность.

Еще до максимума начались реквизиции рабочей силы. Например, все каменщики, плотники, кровельщики, рабочие железоделательных мастерских, находящиеся в Париже, были еще 21 августа 1793 г. объявлены под реквизицией [206]. Они обязаны были находиться в распоряжении местных властей и работать там, где им будет приказано. Закон 15 флореаля II года объявлял под реквизицией всех рабочих, которые заняты изготовлением, перевозкой и продажей предметов первой необходимости.

Реквизиции накладывались на рабочий труд всякий раз, когда правительственным органам это представлялось желательным. Декрет, изданный 15 марта 1794 г., объединял все общественные работы (т. е. все работы без исключения, ведущиеся за счет правительства) в руках особой комиссии общественных работ, которая непосредственно должна была подчиняться Комитету общественного спасения, и особым пунктом декрета комиссия уполномочивалась забирать реквизиционным образом необходимое для ее целей количество рабочих [207].

Случалось и так, что например, в известном месте обнаруживался недостаток в рабочих той или иной профессии; хозяева обращались к надлежащей власти (чаще всего к депутату Конвента, прикомандированному к местной администрации или армии, стоявшей в данном округе, ибо его приказы исполнялись скорее всего), и эта власть просто объявляла под реквизицией требуемых рабочих, проживавших совсем в другом департаменте, иногда далеко от того города, куда их вытребовали. Таким способом, когда в Бресте (в начале 1794 г.) оказался недостаток в бондарях, то в Брест были вытребованы бондари из Бордо (где как в центре виноторговли их, по предположению брестских властей, должно было находиться достаточное количество) [208].

Относительно же рабочих, работавших над выделкой шерстяных материй, было констатировано в середине 1794 г., что их осталось мало по двум причинам: 1) масса людей взята в армию и 2) многие взяты реквизиционным способом на разные казенные работы и прежде всего в пороховые мастерские, в мастерские по выделке оружия и т. д. [209] Выше было уже замечено, что владельцы шерстяных мануфактур в 19 округах жаловались не только на отсутствие сырья, но и на недостаток рабочих рук. Таков был прочно обоснованный результат анкеты, предпринятой комиссией торговли, которая пожелала узнать, на какие местности она может рассчитывать, чтобы заказать нужное армии сукно.

Но есть 12 округов, где жалуются только на недостаток рабочих рук. В Альби (департамент Tarn) фабриканты просят, чтобы им вернули рабочих, и тогда они могут производить 3816 aunes шерстяных материй, нужных для одежды солдат; в Амбуазе (Indre-et-Loire) несколько мануфактур не работает из-за отсутствия рабочих; в Анжере (Mayenne-et-Loire) рабочие покинули мануфактуру и ушли в войска, — хозяин просит вернуть; в Арпе-сюр-Арру ответ подчеркивает, что сырья у них вдоволь, но что фабрикация может оживиться только, если рабочие не будут столь редки; в Обиньи (департамент Шер) тоже недостает рабочих, и национальный агент объясняет это тем, что «им не платят достаточно»; Шалон-на-Марне — один из очень немногих пунктов, где шерстяные мануфактуры весьма деятельно работают и «однако жалуются на недостаток рабочих»; хозяева в Шательро (Vienne) просят, чтобы им добыли рабочих реквизиционным образом; в Шербурге (Manche) — нужда в рабочих; в Эвре (департамент Eure) нет рабочих, потому что они уже взяты в реквизицию; в Эрви (Aube), в Нарбонне нет рабочих, и хозяева просят, чтобы рабочих заставили при найме подчиняться максимуму; в Тулузе — та же жалоба на отсутствие рабочих.

Рабочие укрывались, убегали на более или менее продолжительное время из дома, словом, всячески уклонялись от реквизиций. Подрядчики и вообще лица, заинтересованные в скорейшем и успешном окончании казенных работ, увидели в конце концов себя вынужденными, не полагаясь на успешность реквизиций, просто повышать заработную плату рабочим сверх таксы, установленной законом о максимуме. Но тогда ввиду того, что повышение платы ставилось в счета, подаваемые правительству, Комитет общественного спасения категорически воспретил это делать [210]. Получался опять заколдованный круг, откуда выхода не усматривалось.

В Орлеане чернорабочие решительно не желали подчиняться таксации и брать плату по максимальной расценке (т. е. в 1½ раза против платы 1790 г.). Местные власти с укором констатируют их «алчность» и «несправедливость», ибо, не желая отдавать свой труд за плату, определенную таксой, они в то же время требуют, чтобы предметы потребления продавались им непременно по таксе. Это было констатировано уже в конце 1793 г.; речь идет о грузчиках, о рабочих, занятых перевозкой тяжестей, пилением дров, перевозкой зерна. О других рабочих не говорится ничего, и кого надо понимать под неопределенным et autres — мы не знаем [211]. Во всяком случае отмеченное явление вовсе не было свойственно одному только Орлеану и одной только категории наемных рабочих.

В Бордо рабочие веревочной мастерской Rousseau (работавшей на военный флот) отказались в январе 1794 г. подчиниться закону о максимуме. Они составили стачку и грозили другим рабочим, продолжавшим работать, физическим воздействием. Те испугались и прекратили работу так же, как ученики, бывшие в мастерской. Хозяин, жалуясь на все это, прибавлял, что вот уже «16 месяцев» рабочие бунтуют. Они собираются в харчевнях, стараясь, чтобы их сборища не были заметны, и там устраивают совещания. Муниципалитет «принял в большое соображение» жалобу Руссо и постановил направить дело к военному комитету, который и потребует в реквизиционном порядке, чтобы рабочие веревочной мастерской продолжали работать; что же касается харчевен, где устраивались сборища, то их владельцев постановлено было привлечь к уголовной ответственности [212]. Рабочие сделали попытку избавиться от преследований хозяина. Четверо из них, уже успевшие поступить в другую мастерскую, явились в городскую ратушу и просили не возвращать их прежнему хозяину ввиду того, что и новая мастерская, где они служат, тоже работает над правительственными заказами. Муниципалитет прежде всего осведомился, являются ли они от имени своих товарищей или говорят лишь от своего имени. Рабочие ответили, что от имени товарищей. Тогда им было поставлено на вид, что они действовали путем угроз, насильственно мешали работать тем, которые не примкнули к стачке, и даже грозили убить (противившихся) [213]. На этом основании совет решил, что рабочие виновны в нарушении закона, что интересы государства и общественного спокойствия требуют прекращения стачки [214]. Немедленно вся депутация рабочих была арестована.

Не довольствуясь этой мерой, муниципалитет спустя несколько дней (21 февраля 1794 г.) обратился к рабочим с особым воззванием. По смыслу своему и даже по прямому обращению к рабочим всех профессий это воззвание является объяснением городских властей со всем рабочим населением города Бордо, хотя в регистре на полях приписано: avis aux ouvriers cordiers [215]. По содержанию отчасти этот документ близко сходится с аналогичными воззваниями парижского муниципалитета, выпущенными во время стачечного движения весной 1791 г. и разобранными в первой части моей работы; но есть и фразы, которые свойственны только 1793–1794 гг. и которые были бы немыслимы в 1791 г.

Прежде всего (и тут разбираемый документ больше всего походит на памятники 1791 г.) делается попытка приравнять всякие рабочие стачки и действия скопом к воскрешению старинных цехов [216]. Рабочие веревочной мастерской обвиняются в открытом нарушении закона, уничтожающего цехи, и вместе с тем в преступлении против общественного строя [217]. Преступление рабочих веревочной мастерской было вызвано их алчностью: они стали утверждать, будто имеют право отказаться от работы, если хозяин не даст им платы, которую они по жадности своей хотели бы получить. Они, сверх того, требовали платы за те дни, когда они отказались работать, не желая подчиняться таксе, установленной законом. Тут мы имеем дело с новым фактом, которого не было в других документах, относяшихся к истории этой стачки; очевидно, значит, стачка не продержалась, рабочие вернулись в мастерские, но, отказавшись от надежды на повышение платы, требовали, чтобы им было уплачено за дни стачки. Муниципалитет с особым раздражением подчеркивает, что рабочие вообразили, будто они имеют право собираться и действовать сообща [218].