По ту сторону жизни, по ту сторону света - Виталий Иванович Храмов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я тяжело вздохнул. Сам Ясам был на параде, принимал парад, принимал сдачу моста в эксплуатацию. А сама она, Змея Искусительная, была рядом, как ей и положено. Топор или петля – лёгкий выход из ситуации. Много легче гнева этого самого больного типа за измену его самой больной зазнобы. Мне больному. Этот Мир – болен! Зря я переживал по поводу того несчастного сладенького голубка. Этому Миру нужно лекарство! Я лекарством не стал.
Потому я кивнул, прокусил палец и приложил кровью к странице гроссбуха палача.
* * *
Суд происходил, как и положено, в Зале Города. Председатель суда – Он, Сам. Присяжные заседатели – знать из его и из её свиты. Зрители – личный состав войск, «Усмешки Смерти» и шепелявые жители Пешта. Гособвинитель – двуликий Рол, как и положено, един в двух лицах. И прокурор, и палач. И следователь по особо важным делам. Тот, что упал намоченным. Не, это из другой песни. Рол – аскет. Не пьёт, щука! Ну, порядок ему – судья! И исполнитель приговора!
– Да здравствует советский суд! – завопил я, как только с моей головы сорвали мешок, и я проморгался. – Самый справедливый суд в Мире!
Сам и Рол нахмурились, она всполошилась, народ зашушукался. И никому не смешно. Плевать! Мне смешно!
А что мне ещё делать? Плакать? От отчаяния? Да ещё и этот обруч на голове давит. Венец Противодействия называется. Обычному человеку подавляет волю, магу не даёт использовать силу. А мне, по блату, по-свойски, да по-дружески, из корпоративной солидарности, Венец достался с шипами внутрь, как ошейник бешеной собаки. Потому кровь течёт мне по лицу, по носу, щекочет. А руки скованы сзади. Антимагическими кандалами, не почешешься.
Гособвинитель зачитал дело. Оказалось, что я, испытывая непреодолимое отвращение со жгучей ненавистью ко всем заднеприводным человекоподобным, по пьяни, нанял за наличные тридцать серебряников вон тех ублюдков, что болтаются на площади. Прямо там же, в кабаке, и случился предварительный сговор злоумышленников, отягчающий вину меня, обвиняемого. Ублюдки жестоко надругались, если можно такое понятие применять к этим голубям мира, в результате чего, от невыносимого наслаждения, видимо, этот сладенький маг и ушёл в Земли Вечной Охоты, где душка Чикатилов на него будет вечно охотиться. Догонять и надругаться, опять догонять и опять надругаться. И так – вечность. Как в голубом Дне Сурка.
Пытаясь сделать себе алиби, злоумышленник и организатор ОПГ и тягчайшего преступления, совершённого группой лиц по предварительному сговору, то есть я, подбил ни в чём не повинных добропорядочных пьянчуг на самоубийственный забег до ближайшего болота. Где я всех массово и угробил, опять же, по предварительному сговору со своим клешнеруким землеводным сообщником. А до этого я, редиска и Навуходоносор, пытался саботировать возведение критически важного для обороноспособности порядка стратегического объекта – путепровода «имени Лениной Матери Драконов» организацией пожаров и срыва работ путём массового спаивания персонала и приведения в негодность линии по производству бетона. На развалинах замка, которые, совершенно случайно развалили до меня, а мне забыли зачислить это в вину.
А до этого…! У-у! Уму непостижимо! Так он ещё и предатель! Не то что проявил преступную халатность и пижамность, а напрямую саботировал уничтожение самого злого и самого кусачего отряда диверсантов противника – Летучей Волчицы и её огнеголового сожителя, демона-полукровки.
Так я ещё и государственный преступник. Всё пошло в обвинительный приговор. Кроме развалин замка, коих и не было в этом кино. Как же это я не признался, что я польский и уругвайский шпион? И планирую отравить весь Верховный Совет с помощью отравы, изготовленной бедным голубком. И для заметания следов я его и «приголубил»? Нет, не докрутили. Им ещё учиться и учиться. Как завещал Великий и Лена.
Обвинение требует «высшей меры защиты порядка!».
К прению сторон не переходили. Ввиду отсутствия адвокатов. А врагам народа слово не давали. Всё одно ничего дельного не скажет. Лишь опять какую-нибудь нелепую чушь своего тупого «гы-гы!».
Лишь зрители качали головами: «Так вот он какой, оказывается!» Да-да! А казался таким порядочным Тёмным.
И вот кульминация – приговор!
– Повинен в смерти!
Улыбаюсь. Давно пора! Уже обед. А я предпочитаю, чтобы меня казнили до заката. Что день терять? А в тюрьме макароны. С котлеткой.
– Исполнить приговор путём казни без пролития крови, – громогласно возвещает Верховный Судья.
– Сука!!! – Я аж подпрыгнул! Впился взглядом в насмешливые глаза Самого. – Почему не топор? Зачем огонь? Гля, ты что творишь, беспредельщик? – ору я ему в лицо.
Он лишь улыбается. Я невольно скосил глаза на неё. Понятно! Вот вы оба твари! Больные садисты!
– Увести приговорённого! Приговор привести в исполнение на закате! – велел Сам. Лицо его опять каменно-надменное.
Урод! Ещё и пытает меня ожиданием неизбежного.
И ожиданием неизбежного не где-нибудь, а прямо на месте казни!
Причём меня, как того известного персонажа, заставили не только свою собственную «голгофу» тащить на себе, но и самого изготовить себе пыточную! От начала до самого конца. Потому как «голгофа» – мой же мост!
Красивый, крепкий, продуманный мост. С ровной и гладкой, чуть линзовидной мостовой, с пешеходными тротуарами, с водостоками, чтобы ливни смывали с линзы мостовой навоз и пыль. Вот на тумбе ограждения моста, точно посредине, над опорой, я собственноручно привариваю к собственному недоглядению торчащему штырю арматуры, ещё один штырь арматуры. И поперечную арматуру к нему, перекладиной, к которой и привязывают мои руки. Предварительно сорвав с меня последние тряпки.
Но оставив Обруч Антимагии.
К моим ногам стаскивают сухой тростник, хворост и древесные строительные отходы. А на них дрова. Сердобольный Сам не пожалел ради меня ни дефицитные дрова, ни масла, коим всё это щедро заливали.
К моменту самой казни я уже был не особо и живым. Оказалось, что висеть с вывернутыми руками – это просто абзац! Уже очень скоро дышать становиться так тяжело, что каждый вздох даётся с таким неимоверным трудом, будто я каждый раз перекидываю через себя ту пресловутую болотную тварь. В глазах уже было темно от удушья. В ушах грохот собственной крови и собственного сердца. Сознание меркнет, пульсирует. И из себя выйти не получается. Обруч этот на голове давит, ломает меня.
Потому я не увидел, как начался рёв пламени. Почувствовал.
Это больно, скажу я вам. Поверьте на слово. Уж я-то в боли разбираюсь. Это непередаваемо больно.
И вдруг я понял,
