Немного удачи - Джейн Смайли

него, и он не отводил взгляда. Дюйм за дюймом она придвинулась к нему на диване, потом они поцеловались, и он отвел ее в спальню. Там он помог ей расстегнуть платье, снять жемчужное ожерелье, эластичный пояс, бюстгальтер, колготки и трусики. Он помог ей надеть шелковую ночную рубашку и поцеловал ее, пожелав спокойной ночи. Когда она начала дышать ровно и глубоко, он погасил свет и уставился в окно справа от кровати, разглядывая луну. Полумесяц. Хорошая луна для охоты на кроликов.

Все его знакомые боялись русских. Артур и Лиллиан беспрестанно бормотали про русских. На работе на них постоянно давило чувство необходимости опередить русских, потому что если русские получат ракеты и бомбардировщики дальнего прицела, им ничего не стоит их использовать. Даже если у простых русских были на этот счет какие-то сомнения, у Сталина точно не было. На работе все придерживались того же мнения, что Артур выразил много месяцев назад: Сталин должен постоянно быть уверен в том, что в течение часа после запуска первой атомной бомбы его самого непременно взорвут, иначе ему ничего не стоит запустить эту бомбу. Разве не в этом смысл всего, что предпринял Сталин после смерти Ленина и изгнания Троцкого? Личный военный опыт Фрэнка это подтверждал. Кого боялись французы, британцы и даже американцы? Немцев. Кого боялись немцы? Русских. Почему они боялись русских? Потому что русские боялись Сталина, а значит, были готовы на что угодно. Но Фрэнк был уверен, что Сталин понимает все, что должен понимать.

Фрэнк уже снял военную форму, кроме рубашки. Аккуратно встав с постели, он снова оделся. Ботинки он нашел у лестницы. Фрэнк открыл входную дверь и вышел в темноту. Закрывая дверь, нащупал в кармане ключ. На часах, должно быть, около десяти, но в их спальном районе тишина. Фрэнк направился в сторону парка. После рождения Джанет он стал меньше гулять, но жаркими ночами, вроде этой, по-прежнему выходил в поисках ветра или чего-нибудь подобного. Интересно, можно ли назвать произошедшее сегодня ссорой? Он не знал. Они, конечно, не били друг друга, не орали друг на друга (семейная пара через дом от них занималась этим довольно регулярно), не бросались предметами. (Согласно одной семейной истории, бабушка Элизабет как-то запустила в дедушку Уилмера кофейником, устав от того, что он следит за каждым ее шагом на кухне. Молотый кофе оставался на стене много месяцев, напоминая ему, что смотреть надо за собой.) Фрэнк подвигал челюстью – раз, другой.

Воздух был густым от влажности и запаха скошенной травы. В каждом доме, мимо которого он проходил, в горшках росла герань, а в саду – ряды тигровых лилий. Во дворах были разбросаны детские игрушки. При свете фонарей ночь казалась немного суровой и обесцвеченной. В парке, наверное, будет темнее и спокойнее. Он сделал несколько глубоких вдохов, дрожа, но, кажется, не от ярости. У него не было причин злиться. Энди боялась русских, она узнала о Джуди, наверное, от Лиллиан, а Джуди так или иначе снова вышла на свободу – все-таки Гувер такой же неудачник, как Фредендалль, Кларк[102] и Эйзенхауэр, да? Фрэнк разжал кулаки. Надо же, теперь он, самый обыкновенный человек, гуляя по своему тихому району во Флорал-Парк, Нью-Йорк, боялся сильнее, чем когда-либо в жизни. В армии он тоже испытывал страх – даже после того, как привык к взрывам: от внезапного грохота неподалеку у него внутри все переворачивалось, а по хребту будто пробегал электрический разряд. Но это новое чувство отличалось от того, прежнего. Оно было более острым и сильным, то же самое чувство, которое преследовало его во сне, только сейчас он не спал – он шел по дороге, и дорога превратилась в бревно, перекинутое над бездной, и он оказался прямо посреди этого, а вокруг ничего, кроме воздуха. В голову как будто втыкались иголки. Он не чувствовал этого страха много месяцев, а теперь Энди как будто выстрелила им в него, словно пулей. Или это он выстрелил в нее? «Может, – подумал он, – такова любовь». Он зашагал быстрее по напрвлению к школе.

Когда он вернулся домой, Энди и Джанет спали – конечно, и он не боялся разбудить их, хотя следовало бы. Было уже за полночь, стало немного прохладнее. Он закрыл окно в комнате Джанет и лег рядом с Энди. Прогулка вымотала его, поэтому, когда она встала на рассвете и вышла из комнаты, он даже не пошевелился. За завтраком она извинилась – только сейчас, убирая в кухне, она поняла, что вчера слишком много выпила – она даже не могла сказать сколько, но – она обняла его – достаточно. Какая глупость с ее стороны – подлить джин в лимонад, он же перебивает вкус, она просто налила не думая, вот и все. Фрэнк с ней согласился.

В жару Клэр нравилось ходить к Минни и Лоис и лежать на полу в коридоре второго этажа, прямо на деревянном полу, что помогало ей охладиться. Она всегда брала с собой книжку – сейчас она читала библиотечную книжку про девочку по имени Трикси Белден. Она дошла до той сцены, где две подружки, Трикси и богатая девочка Хани, находят спящего рыжеволосого мальчика. Клэр доставляло определенное удовольствие тихо лежать в единственном доме в округе, который хотя бы с натяжкой можно назвать особняком. Западные окна были закрыты, шторы задернуты, но солнце проникало сквозь южные окна и разливалось по красновато-золотистым половицам вокруг нее. Этот коридор был ее самым любимым местом в мире, не только из-за прохлады, но и из-за цвета дверей и дверных проемов и комода напротив нее, такого глубокого и умиротворяющего цвета. Книжка ей нравилась, но она отложила ее, сняла очки, положила их на корешок и закрыла глаза.

Снилась ей, конечно же, книга. Трикси и Хани были одни в маленькой комнатке. Внешне они чем-то напоминали Мэри Энн Адамс и Лидию Кейтель, девочек из школы. Во сне Клэр смотрела на них сверху вниз, а они пытались вытащить что-то из угла маленькой комнаты – то ли котенка, то ли цыпленка, то ли кол. Клэр не слышала, о чем они говорят. Пока она смотрела на них, комната вдруг начала уменьшаться, и Мэри Энн (Трикси) заплакала, а потом сказала: «Я приготовила тебе обед».

Проснувшись, Клэр почувствовала, что у нее затекло бедро.