Цикада и сверчок (сборник) - Ясунари Кавабата

Он держал свою слепую жену за руку. Они поднимались на гору, чтобы посмотреть дом, который собирались снять.

– Какой странный звук…

– Это ветер раскачивает бамбук.

– Да, я так давно не выходила из дому. Совсем забыла, как это бывает. Лестница на второй этаж у нас такая узкая. Когда мы туда только переехали, я никак не могла к ней привыкнуть. Только я успела запомнить, как там все устроено, как ты сказал, что надо идти смотреть новый дом. Слепой знает свой дом на ощупь, он становится частью тела, срастается с ним. Для зрячего дом – это склеп, а слепой знает его тепло. А теперь я снова должна стукаться о стены и цепляться за пороги?

Он отпустил руку жены и открыл белые ворота.

– Здесь темно. Похоже, что деревья заслоняют солнце. Зимой здесь будет холодно.

– Да, это европейский дом. И стены, и окна здесь какие-то мрачноватые. Здесь, наверное, жил немец. Вот и табличка. «Лидерман».

Открыв входную дверь, он отшатнулся – будто нестерпимый свет ударил его по глазам.

– Ух, как здесь светло! Замечательно! Когда на дворе настанет ночь, здесь все равно будет светло.

Они были окружены лимонными и охряными полосами плотных обоев, такими же яркими, что и красно-белые куски драпировки, которыми окружают место синтоистского богослужения. Занавески на окнах были густо-малиновыми – они били в глаза, словно лампы.

– Здесь стоит диван, здесь – камин, стол со стульями, комод, лампа… Полная меблировка! Ты только посмотри!

Он взволнованно и неловко усадил жену на диван. Она едва не упала. При этом жена неуклюже взмахнула руками – словно человек, который в первый раз встал на коньки. Тело ее закачалось на пружинах.

– Даже пианино есть!

Он снова схватил ее за руку. Она села за небольшое пианино, стоявшее возле камина. Робко тронула клавиши.

– Играет!

Жена стала наигрывать детскую песенку. Наверное, она заучила ее, еще когда была маленькой и зрячей.

Муж прошел в кабинет с огромным столом. Рядом оказалась спальня с широкой кроватью. Соломенный матрас был покрыт грубым одеялом в красных и белых продольных полосах. Он вспрыгнул на кровать и закачался на мягких пружинах. Жена заиграла что-то повеселее. Из-за слепоты она иногда фальшивила, и тогда он слышал ее смех.

– Иди скорее сюда! Здесь такая широкая постель!

Как странно! Жена весело пробежала в спальню по этому незнакомому дому – словно зрячая девочка. Они сели на кровать и обнялись. Они раскачивались на пружинах, словно заводные игрушки. Жена стала тихонечко насвистывать. Время куда-то исчезло.

– Где мы?

– Ты спрашиваешь где?

– Правда, скажи.

– В любом случае, это не наш дом.

– Хотела бы я, чтобы таких домов было побольше.

[1928]

Дождь на станции

Жены, жены, жены… О женщины, скольких из вас называют этим именем! В том, что некая девушка становится чьей-то женой, нет ничего необычного. Но, друзья, видел ли кто-нибудь из вас толпу, состоящую исключительно из жен? Зрелище не для слабонервных – сравнимо с лицезрением толпы преступников.

Видевший толпу студенточек или же фабричных работниц вряд ли себе представит, что это такое – толпа жен. Дело в том, что и студенток, и работниц что-то объединяет. И вот это что-то заставило их покинуть свой дом и собраться вместе. Но каждая жена – это законченная индивидуальность, она соединяется с толпой, имея пунктом отправки больничный изолятор своего дома. На благотворительном базаре или же на пикнике бывших однокурсниц вполне представима ситуация, когда каждая из присутствующих жен на некоторое время снова становится школьницей. Но когда сбиваются вместе жены, каждая из них любит по отдельности именно своего мужа. Впрочем, мы говорим совсем не о базарах…

Вот, например, железнодорожная станция под Токио. Пусть это будет станция Омори. Пусть утро было солнечным, но пусть к вечеру стал накрапывать дождик.

К великому сожалению, жена писателя Нэнами не обитала в больничном изоляторе – она была танцовщицей в театре Сигэно. Этим все сказано: она никогда не встречала его на станции. Поэтому, когда в грудь писателя уткнулось нечто твердое и когда он услышал, как соседская жена говорит ему: «Здравствуйте, вот вам, пожалуйста, зонтик», – он ощутил скорее не некий предмет, но концепт жены. Его соседка Тиёко покрылась краской и улыбнулась. Это было так естественно – многослойная толпа жен, у каждой – по два зонтика, каждая жадно вглядывается в толпу мужчин, выходящих со станции.

«Спасибо, спасибо. Я вижу, вы здесь как на первомайской демонстрации», – небрежно сказал писатель, хотя на самом деле он был взволнован еще больше, чем она. Словно только что закончивший свою речь оратор, он поспешно сбежал по ступеням каменной лестницы. Выбравшись из толпы, раскрыл зонтик. Он оказался женским – ирисы в зеленой воде. То ли она дала ему не тот зонтик, то ли принесла свой… Не важно. Только эта добрая женщина пришла на станцию под осенним дождем и будто обволокла его. Из своего кабинета на втором этаже Нэнами часто наблюдал, как Тиёко качает насосом воду из колодца – привстав на цыпочки, между разошедшимися полами белеют коленки. Когда их глаза однажды встретились, она засмеялась – будто осенний ветерок погладил созревшее яблоко. Вот, кажется, и все. Идя под ее зонтом с ирисами, он вспомнил о жене – ее безумный танец в мужских объятиях. Вспомнил – и ему стало по-прежнему одиноко.

Писателя атаковала армия жен, сосредоточившихся на всех трех улицах, что вели к станции. Армия, положившая все свои ресурсы чрезмерной семейной любви на то, чтобы вооружиться зонтами. Торопливая походка жен, не приученные к солнечному свету землистые лица, незатейливость чувств заставляли вспомнить о заключенных и солдатах.

«Толпа жен на первомайской демонстрации – неплохая метафора», – подумал Нэнами, направляясь против нескончаемого потока женщин с мужскими зонтиками в руках. «Они вышли ненакрашенными со своих кухонь – слепок со своих ненакрашенных семей. Выставка семей мелких служащих».

Писатель слабо улыбнулся – под стать этому моросящему дождю. Но женщины не улыбались. Наоборот – некоторые из них, обессилевшие от напряженного ожидания, были готовы расплакаться. И Тиёко тоже еще не успела вручить своему мужу причитавшийся ему зонт.

Читателю уже, наверное, стало ясно, что станция расположена в пригороде – будь то в Омори или где-нибудь еще, что мужья служат в фирмах и не разъезжают в автомобилях, что жены в хлопковых кимоно не имеют служанок, что живут в этом пригороде молодые супруги. Это, разумеется, вовсе не означает, что в этом Омори невозможно увидеть мать с младенцем на закорках и с бумажным зонтиком в руках, или старуху с широким мужниным