Тишина - Василий Проходцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Воевода его царского величества, великого князя и царя Алексея Михайловича, всея Великая и Малая, и Белая Руси самодержца Большого полка князь Яков Куденетович Черкасской!
В общем, посещения воеводой своего собственного походного приказа, случавшиеся не по одному разу в неделю, не предполагали подобной пышности, однако подопечные князя частенько видели такие церемонии. Ордин с Артемоновым, поневоле слегка склонившись, вышли из избы.
Здесь их ждало еще более впечатляющее зрелище: свита князя состояла из полусотни человек в самых ярких нарядах и на породистых конях, а лошадь самого Якова Куденетовича вели под уздцы четверо слуг. Князь был одет и держался, сравнительно с его свитой, скромно и радушно. Он спрыгнул с лошади, дал знак оркестру замолчать, и принялся крепко обнимать Артемонова с Ординым.
– Бояре, дорогие мои! Ну и рад же я вас видеть! – Черкасский, нужно заметить, не далее, как прошлым вечером отъехал из деревни. – Какие молодцы! Как у вас тут дела, работаете? Скучно небось с бумажками, в поход охота? Да, понимаю! Скоро, скоро все будем ляхов бить, никому скучно не будет. А пока надо, бояре, надо и пером государю послужить!
– Князь Яков Куденетович, пожаловал бы ты перекусить – озаботился Ордин.
– Перекусим, перекусим, Афанасий Лаврентьевич! Пока же дело важное есть, государево. Матвей Сергеевич! – князь принял важный и торжественный вид, – Рад и горд объявить тебе великую милость государеву: быть тебе полковником!
– Князь Яков!..
– Погоди!
Черкасскому поднесли красивый свиток, по которому он зачитал царский указ. Матвей Артемонов, городовой боярский сын, назначался полковником рейтарского полка, первым русским полковником в компанию к своему нынешнему начальнику фон Блоку, фон Визену, Лэрмонту и прочим немцам, процветавшим под опекой знаменитого фан Буковена. Также Матвей получал чин стольника, который, однако, должен был быть ему объявлен в Москве по окончании похода.
– И вот еще, Матвей Сергеич, что государь пишет: "А впредь накрепко приказывай, рабе Божий, своим начальным людям и рейтарам, чтобы отнюдь никакой начальный, или рейтар, прежде полковничьего указа и его самого стрельбы карабинной и пистонной, никто по неприятелю не палил. А ты бы, полковник, за помощью Божьей, стоял бы смело за помощью Его святою. И надобно тебе крепко ту меру знать, в какову близость до себя и до полку своего неприятеля допустя, запалить. Добро бы, за Божьей помощью, после того паления рейтарского неприятельские лошади побежали и поворотились. И ружья бы рейтары в паленье держали твердо, и стреляли бы по людям и лошадям, а не по аеру". И вот еще: "Тот прямой рейтар, что за помощью Божьей имеет сердце смелое, и на тех, кто сбоку скачет, не смотрит. Таковым надобно быть рейтару, и гусару, и солдату, а ни о чем лишнем мыслей не держать, ибо кто усерднее и смелее перстами своими, за помощью Божьей, в воинском деле промышляет, тот и устаивает против неприятеля крепче". Да что уж, Матвей Сергеевич, чего ты тут знаешь – это государь всем такие наставления рассылает, – доверительно прибавил князь. – Погоди, сейчас же это и отметим.
Слуг князя принесли два больших рога с вином, которые достались новоявленному полковнику и самому князю, но не обидели и всех остальных, которым, правда, достались сосуды попроще. Почуяв веселье, из избы, стараясь поменьше попадаться на глаза Нащокину, вышел и Котов.
– Князь Яков! Не обидь, посиди с нами! – обратился к Черкасскому Нащокин.
– Нет-нет! Сам знаешь, Афанасий, ни минутки у меня нет свободного времени: сейчас же выступаем к Друе, поддержать наступление. А там уж как Бог даст! Ну, не скучайте, и меня, грешного, не поминайте лихом!
С этими словами князь и свита лихо вскочили на коней, и умчались вдаль. Князь Черкасский всегда избегал оставаться надолго в расположении полка, а приказной избы, прямо сказать, боялся, как черт ладана, словно опасался, что и она и его затянет и превратит в измученного рутиной дьяка.
***
«Князю и воеводе, боярину Юрию Алексеевичу Долгорукову. Похваляем тебя без вести и жаловать обещаемся! А что ты без нашего указа пошел, и то ты учинил себе великое бесчестье, потому что и хотим с милостивым словом послать, и с иною нашею государевою милостию, да нельзя послать. А бесчестье ты себе учинил такое: теперь тебя один стольник встретит подле Москвы, а если б ты без указа не пошел, то к тебе и третий стольник был бы. Другое то: поляки опять займут дороги от Вильны и людей взбунтуют. Напрасно ты послушал худых людей: видишь ты сам, что ныне у тебя много друзей стало, а прежде мало было, кроме Бога и нас, грешных. Людей ратных для тебя сам я сбирал, и, если б не жалел тебя, то и Спасова образа с тобою не отпускал бы: и ты за мою, просто молвить, милостивую любовь ни одной строки не писывал ни о чем! А те, ей-ей, про тебя же переговаривают да смеются, как ты торопишься. А я к тебе никогда немилостив не бывал и вперед от меня к тебе, Бог весть, какому злу бывать ли, а чаю, что князь Никита Иванович тебя подбил, и его было слушать напрасно: ведаешь сам, какой он промышленник, послушаешь, как про него поют на Москве.
А ты хотя бы и пошел, но пехоту солдатскую оставил бы в Вильне да полк рейтар, да посулил бы рейтарам хотя по сороку рублев человеку. Князь Никите показалось, что мы вас и позабыли, да и людей не стало, и выручить вас нечем и некому. Тебе бы о сей грамоте не печалиться, любя тебя пишу, а не кручинясь, а сверх того, сын твой скажет, какая немилость моя к тебе и к нему. И тебе бы отписать ко мне наскоро, коим обычаем ты пошел, и чего ради, и чего чая вперед? Помысли сам себе: по какому указу пошел? какая тебе честь будет, как возьмут Ковну или Гродню? Как и помыслить, что, пришедши в Смоленск без нашего указа, писать об указе! Князь Никита не пособит, как Вильню сбреют и по дорогам пуще старого залоги поставят. А Нечая и без князь Никиты Сергий Чудотворец дважды побил, а на весну с поляками втрое нынешнего пуще будет сделываться и боем биться. Жаль, конечно, тебя:
