Балтийское небо - Николай Чуковский

Лунин понял: оба фронта - Ленинградский и Волховский - сомкнулись, и самолеты уже летели над частями Волховского фронта. Очевидно, это случилось только что, несколько минут назад, и этим объясняется ликование всех этих десятков тысяч людей.

Лунин круто повернул эскадрилью и повел ее на запад.

Ему хотелось увидеть то место, где оба фронта встретились.

Он увидел его через несколько секунд. Под самолетами распростерлось обширное замерзшее болоте, лежащее между Синявиным и озером. Болото поросло редкими кустиками ольхи, голые прутья которой темнели на снегу и отбрасывали синеватые тени. Все людские потоки - и те, что двигались с запада, и те, что спешили с востока, - сливались, соединялись здесь. Кучки взволнованных, размахивавших руками людей стремительно увеличивались, разрастаясь. Бойцы обнимались и целовались. Несмотря на двадцатиградусный мороз, они снимали с себя шапки и подбрасывали их вверх.

Восторг бойцов передался и летчикам. Самолеты кружили и кружили над этим знаменательным местом встречи, то проносясь на бреющем над самыми кустами, то поднимаясь в сияющую высь.

Кончилось! Сорвана петля, душившая великий город. Пробиты ворота! Кроме пути через озеро, есть теперь путь и по сухой земле. Лунин вдруг заметил, что стал плохо видеть. Уж не стекло ли замерзло? Нет, стекло тут ни при чем - это слезы. Сколько мук было, сколько смертей, и вот наконец... Лунин вытер глаза кулаком в кожаной перчатке и осмотрелся.

Как знаком ему этот только что освобожденный южный берег озера, низкий и болотистый!.. Вон та дорога, бегущая через лес параллельно береговой черте, по которой он почти полтора года назад проехал в Ленинград на грузовой машине с пустой бочкой в кузове. Вероятно, они с Ховриным были тогда последними .людьми, проехавшими по этой дороге. А теперь эта дорога опять свободна, и по ней бесконечной вереницей уже движутся к городу танки, и машины, и орудия, и полки.

Вернувшись с эскадрильей на аэродром, Лунин сразу заметил самолет Кузнецова, попрежнему стоящий на линейке. Значит, Кузнецов до сих пор не вылетел и ждет задания. Захватив с собой Татаренко, Лунин направился в землянку командного пункта полка. Там были и Уваров, и Проскуряков, и Ермаков, и Шахбазьян и Тарараксин. В углу сидел Кузнецов, поджидая, когда наконец из штаба фронта сообщат, куда и зачем он должен вылететь. Они, конечно, всё уже знали.

- Видел? - спросил Уваров.

- Видел, - сказал Лунин.

Он не умел рассказывать, особенно когда был взволнован. Рассказывал Татаренко. Лицо его пылало, глаза и зубы блестели. Встреча двух фронтов, обнимающиеся и целующиеся бойцы - всё это потрясало его. Он был переполнен впечатлениями.

- Немцы контратакуют, - сказал Проскуряков. - Артиллерию подтягивают. Надеются снова прорваться к озеру.

Зазвонил телефон. Тарараксин взял трубку, выслушал, потом передал Кузнецову приказание немедленно вылететь и определить расположение немецких батарей к югу от нашего прорыва.

Кузнецов встал.

- Разрешите идти, товарищ полковой комиссар? - спросил он Уварова.

- Идите.

Уже через две минуты капитан Шахбазьян связался с Кузнецовым по радио.

- Взлетаю, взлетаю, - отчетливо прозвучал в землянке голос Кузнецова, вырвавшийся из репродуктора.

Еще через несколько минут он сообщил номер квадрата, над которым он находится и ведет наблюдение.

- Там зенитки с ума сходят, - проговорил Проскуряков, - бьют как бешеные. Самое пекло.

- Батарея на берегу ручья, у двухэтажного дома, - раздался голос Кузнецова.

Шахбазьян записал и поставил крестик на карте. Потом спросил:

- Как зенитки?

- Всё нормально, товарищ капитан... - ответил Кузнецов. - Батарея у школы справа.

- Раз он говорит, что нормально, значит, бьют по нему вовсю, - сказал Проскуряков шёпотом.

- Батарея на левом берегу ручья возле моста, - передал Кузнецов.

Шахбазьян записал и отметил на карте.

- Батарея на южном склоне высоты сто шестнадцать... Два орудия в ста метрах левее фабрики...

Шахбазьян записывал и отмечал.

- Квадрат пять. Очень крупная батарея. Ведет огонь в направлении на северо-запад...

Кузнецов замолчал. Тишина длилась долго. Потом все в землянке ясно расслышали, как Кузнецов произнес:

- Сволочи...

И не то вздох, не то стон...

Проскуряков шагнул к микрофону, оттеснил Шахбазьяна и закричал:

- Что случилось, Кузнецов? Что случилось?

- Товарищ командир полка... - хрипло и глухо проговорил Кузнецов. Две батареи за станцией у водокачки... ведут огонь...

Голос его оборвался, Потом почти шёпотом он произнес:

- Прощайте...

Татаренко, бледный, вскочил, опрокинув скамейку. Стоя рядом с Проскуряковым у микрофона, он кричал:

- Антон! Антон! Антон!

Но докричаться было невозможно.

Первым опомнился Шахбазьян.

- Данные разведки нужно передать в штаб фронта, - сказал он.

И двинулся к телефону.

- Я передам сам, - вдруг проговорил Уваров и взял со стола лист, на котором Шахбазьян делал записи. Тарараксин соединил его со штабом фронта.

- Генерал слушает, - сказал он, передавая Уварову телефонную трубку.

Уваров неторопливо перечислил генералу-артиллеристу все места, где были расположены немецкие батареи.

- Данные точные, - сказал он в заключение. - Их сообщил гвардии младший лейтенант Кузнецов.

- Хорошо, - ответил генерал. - Мы сейчас дадим по этим батареям.

- И покрепче, покрепче! - закричал Уваров, сжимая трубку в кулаке. Эти данные Кузнецов передал, умирая. Три минуты назад его убили в районе цели. Понимаете, товарищ генерал?

- Понимаю... - ответил генерал.

Уваров и Лунин вместе вышли из землянки. Пронизанный солнцем холодный безветренный воздух вздрагивал от тяжелого гула. Это наша артиллерия била по немецким батареям, указанным Кузнецовым.

Уваров и Лунин прошли через весь аэродром до старта, не сказав друг другу ни слова.

Лунину предстоял новый вылет.

И только у своего самолета он выговорил:

- Иван Иваныч, вы дали бы мне рекомендацию в партию?

Уваров внимательно посмотрел на него.

- Разумеется, дам, - сказал он.

5.

Вскоре после прорыва блокады полк торжественно отмечал годовщину того дня, когда ему было вручено гвардейское знамя. К этой годовщине готовились долго и ждали ее с нетерпением.

Среди летчиков полка было всего несколько человек, которые год назад, преклонив колена перед знаменем, в первый раз произнесли гвардейскую клятву. Остальные знали об этом событии только по преданию и говорили о нем так, словно оно совершилось очень давно, в глубокой древности. Минувший год, полный событий, казался им длиннее столетия. Они провели в полку всего несколько месяцев, но их никто уже не считал молодыми летчиками. Они срослись с полком, были его неотъемлемой частью, они обладали уже богатейшим боевым опытом, который стал достоянием полка. Слова гвардейской клятвы они знали наизусть и завоевали право произносить их. И решено было, что в день годовщины вручения гвардейского знамени весь полк повторит свою клятву.