Танец Арлекина - Том Арден

Он совершенно её не чувствовал.

— О Ката, Ката! — рыдал Джем.

— Восхитительное лицемерие! — в отвращении процедил Полти. — Изображает истинную любовь, хотя все это время только тем и занимался, что увлекал невинную девушку на дно своей порочной похоти.

— Нет! Джем! — не выдержала Умбекка.

— Боюсь, что это правда, госпожа Ренч.

Изящно взмахнув рукой, Полти указал на странно переменившуюся Кату и, глядя на нее взглядом, как бы полным любви, поведал совершенно фантастическую историю.

Джем от изумления утратил дар речи.

— Я часто слышал об этой одинокой девушке, которая жила в зеленой первозданности Диколесья и не училась ничему, кроме тех уроков, что преподносили ей деревья, и не знала иного измерения времени, кроме смены сезонов. Многие бы решили, что для нее недоступны такие понятия, как любовь и милосердие, но я видел — хотя она и далека от бога Агониса и от благ жизни в приличном обществе, все же в её сердце есть крупицы добродетели. Я видел, что если бы удалось вытянуть её из трясины Диколесья, её можно было бы ввести в общину, посещающую наш храм. Она не испорченное дитя, она просто нуждается в том, чтобы её обучили хорошим манерам. Получив соответствующее воспитание и образование, эта девушка могла бы стать символом обновления сердца — именно такого обновления, какое мы, представители его императорского величества, жаждем принести в эту погрязшую в грехах провинцию.

Я решился на то, чтобы вывести эту девушку из мрака. Несколько лун подряд, ублажая её побрякушками и вкусной едой, я выманивал её из леса, надеясь завоевать её доверие. Медленно, но неуклонно я вел её за собой к свету, каковым является любовь бога Агониса. И получилось так, что поначалу робко, но эта девушка стала приходить ко мне и питаться той духовной пищей, которую я ей приносил.

Голос Полти, полный печали, вдруг зазвучал торжественно и решительно. Юный Вильдроп резко развернулся к Джему и устремил на него обвиняющий взгляд вкупе с указующим перстом.

— Но я не знал, что на её пути ко мне залег подколодный змей. Все то время, которое я пытался призвать её дух к сияющим высотам, я не подозревал, что существует некто, кто ищет только её плоти! Я не знал, что все это время этот порочный юноша хотел использовать невинную девушку как вместилище для своей отвратительной похоти!

— О Джем, Джем! — рыдала Умбекка.

Полти продолжал:

— Девушка осталась невинной, я в этом не сомневаюсь, но если бы не мое вмешательство, её падение бы, несомненно, состоялось! Некоторое время её хранила наивность, присущая ей от природы, — наивность, а не моральные устои. Но это только распалило похоть гадкого искателя наслаждений, и он с большим упорством склонял её к сожительству. Наконец, обезумев от тщетности своих попыток, он решил добиться силой того, чего не мог добиться словами. Инсценировав ритуал поминовения усопших, он нарядил девушку в одежды шлюхи и увел на кладбище под покровом темноты. Он был готов сотворить то, что хотел, на надгробии покойной матери несчастной!

— О, это чудовищно! — сорвалось с губ командора. Гнев его был так силен, что он забыл о терзавшей его боли. То, о чем рассказывал его сын, точь-в-точь соответствовало пережитому благочестивой Эвелиссой на страницах «Красавицы долин».

— Девушка спасена, — патетически объявил Полтисс. — И теперь больше никогда не вернется в Диколесье. Ее отдадут на попечение моих приемных родителей, которые так преданно заботились обо мне до тех пор, пока я не нашел моего настоящего отца. В Цветущем Домике она будет ограждена и от порочных ухаживателей, и от безумного отшельника, приложившего руку к её совращению с пути истинного. Я с радостью буду часто навещать её там, ибо верю, что со временем она станет украшением этой деревни, что её печалям придет конец, и они сменятся радостями, и она навсегда позабудет об этом злобном мальчишке.

Эй Фиваль стал грызть ногти. К его раздражению примешались и другие чувства. Сначала он просто переживал, что его опередили. Подумать только, не он ли своими руками надел на этого хлыща форму синемундирника! Но потом капеллан с ужасом понял, что сын командора оказался способным учеником и учился быстро.

Командор встал и с обожанием уставился на Полти.

— О сын мой! Сын мой! Я еще гадал, истинный ли ты Вильдроп. Теперь я вижу, что это именно так. Ты показал, что способен на сострадание. Ты показал, как глубока твоя вера в людскую добродетель, как может быть силен твой гнев тогда, когда кто-то покушается на эту добродетель. Эту девушку я готов прижать к своей груди и относиться к ней как к дочери, но что же до этого юноши, то тут говорить не о чем. Он сам изгнал себя из приличного общества, ибо его преступления — это преступления против невинности, и нет ему прощения. Глядя на него, любой бы угасил в себе порывы сострадания. Рядом с ним воды всепрощения замерзают. Для него нет надежды на исправление. Стража! Отвести его на эшафот.

— Нет! — крикнул Джем. — Ката, скажи ему. Скажи им всем! Прошу тебя!

Но Ката, одурманенная снадобьями досточтимого Воксвелла, ничего не могла сказать, она ничего не чувствовала. Она только тупо моргала, глядя на то, как стражники тащат вырывающегося юношу из комнаты. Все было бы кончено, но Умбекка, рыдая, вцепилась в плечо командора и возопила:

— Оливиан, нет! Ты не можешь! Ты ошибаешься!

Эй Фиваль оторвал, наконец, взгляд от своих ногтей, выгнул другую бровь. Командор развернулся к своей невесте. Краска снова бросилась в лицо старику.

Вот это да! Пахло жареным.

— О-ши-ба-юсь? Сударыня, вы забываетесь! Вы хоть понимаете, о чем говорите?

— Пожалуйста, Оливиан! Джем не такой плохой мальчик…

— Что? Вы слышали обо всем, что он натворил, и говорите, что он не такой уж плохой?

— Я знаю, что он не такой ужасный! — выкрикнула Умбекка. — Да посмотрите же на него! О да, я понимаю, он наг, он вызывает возмущение. Но разве он таков на самом деле? Оливиан, ваш сын печется об этой девушке. Но разве нельзя с той же долей сострадания отнестись и к несчастному мальчику! Разве мой бедный Джемэни — тоже не такой же пример покушения на невинность?

Эй Фиваль принялся за следующий ноготь.

— Подумать только, что за жизнь он прожил! Разве не очевидно, что он родился на свет, не имея никаких надежд на будущее? Изуродованный, дитя инцеста! Мать — шлюха, отец — изменник! Я старалась, как могла, возместить ему лишения, на которые его обрекла судьба. Но что я могла поделать одна — я, одинокая, несчастная женщина! Вспомните, что, когда он был малышом, в Ирионе даже храма не было, куда я могла бы водить его! Можно ли было надеяться, что дорога приведет несчастного калеку к богу Агонису? Ведь только исходящий от него свет способен озарить пороки этого мира! Его грехопадение было неизбежно.