Таганский дневник. Кн. 1 - Валерий Золотухин

Пятница.

Дорогой Анатолий Васильевич!

Простите нас. Чувство вопиющей несправедливости, вины личной и вины коллективной не покидает меня и, кроме слов покаяния, мне трудно найти сейчас другие слова.

Думаю, мои чувства разделяют мои коллеги и все те, кто вольно или невольно, так или иначе задел Ваше больное сердце.

К моменту Вашего прихода на пост главного режиссера театра на Таганке мы попали в ситуацию сложную, во многом ложную, и по неведенью допускали поступки с точки зрения театральной этики и вообще житейской логики недостойные и подчас преступные. Но все, кто успел за эти трудные годы поработать с Вами, полюбили Ваш выдающийся режиссерский дар и благороднейшее сердце.

Мы будем играть Ваши спектакли, помнить и любить Вас таким, каким знали Вас самые близкие Ваши ученики.

Вечная память.

Суббота.

В результате сложились следующие слова: «Хочется обратиться к Всевышнему: за что, за какие грехи Таганке такие потери?!

Дорогой Анатолий Васильевич!

Простите нас! Чувство чудовищной несправедливости, личностной виновности и виновности коллективной не покидает меня и, кроме слов покаяния, мне трудно найти сейчас другие слова. Думаю, подобные чувства испытывают и мои коллеги, все работники театра, в том числе и те, кто вольно или невольно, словом или поступком небрежно коснулся Вашего больного сердца и профессиональной чести. Эфрос пришел на Таганку в горький для театра час… час, полный лжи, фальши и до сих пор непроясненный, Эфрос в буквальном смысле спас театр, и в первую очередь от гибели нравственной, потому что за гибелью нравственной тотчас последовала бы гибель творческая. Он спас театр своей работой. Работал он много. Он часто говорил нам: «Ребята! Я пришел к вам работать!!!» И результаты этой работы незамедлительно сказались: через год с небольшим в Югославии мы взяли все призы. О театральных заслугах Эфроса знают другие больше.

Мы, которые успели с ним поработать, за эти трудные годы узнали его как выдающегося режиссера, но, кроме того, мы поняли и оценили его благородство человеческое, с каким он относился к тому, что было сделано театром до него: к старому репертуару, с какой деликатностью удивительной относился он к нам, старым кадрам театра.

Мы будем играть Ваши спектакли, мы будем помнить и любить Вас таким, каким знали Вас Ваши самые близкие друзья и ученики. Прощайте, мастер!

Вечная память!!!»

За мои слова меня хвалили Бортник, Дупак, Шадрин, Бугаев и пр.

Но то, что я услышал на поминках в 20-минутной речи от Крымовой, перевернуло мою душу и отношение к ней: я попался вместе со всеми с Таганки, как обманутый мальчишка. Какая, оказывается, игра затевалась и проводилась вокруг Таганки?! Мне сделалось страшно. Когда-нибудь я об этом напишу, хотя надо это сделать скорее. Но, может быть, мне следует сделать это с Олей Ширяевой — на магнитофон.

Из радостных событий — открытка от Распутина и особенно его слова: «Желаю, чтобы в обреченности твоей искусству и спешке находились все-таки светлые и неторопливые часы на то, чтобы отдохнуть или в худшем случае — сесть за прозу. Я люблю твою прозу и хотел бы видеть ее чаще.

Кланяюсь. В. Распутин».

Воскресенье.

Таня Дмитриева. Убили его эти две прекрасные дамы, и не берите в голову…

Тайная вечеря вчера была после «Вишневого» — Дупак, Демидова, Полицеймако, Жукова, Золотухин.

Вырабатывали план действий и поведения. Значит, худсовет избран, и по новому положению большинством проходят все. Предлагается мне этот худсовет возглавить.

Пока план основной сводится к тому, чтобы спокойно и на высоте возможной провести гастроли в Париже.

1. «Кореолана» надо посмотреть и привлечь к этому вопросу специалистов, людей так или иначе несколько отдаленных от мышиной возни театра.

2. С возвращением группы отщепенцев подождать, дабы не оскорблять память и не осквернять труп Эфроса… Сейчас это не к спеху, успеют вернуться.

3. В мае, с 5-го, чуть ли не месячные гастроли в Милан.

4. Восстановление «Мастера»…

Дел хватает… А писать об этом не хочется. И записывать все реплики, достойные кисти Достоевского и «Записок из подполья».

Говорят, по Москве носился пьяный Карякин и кричал всем: «Бегите на Белорусский вокзал, встречайте Любимова».

Трагические события грядут. Слухи не ходят просто так, их кто-то распускает, и потом они осуществляются. Недовольных больше, чем довольных. Народу эта демократия, эта гласность не нужна, он ее не понимает — «народ безмолвствует», а потом «любит мертвых»…

Завтра собрание, и надо думать над речью в случае избрания моего на пост председателя худ. совета.

— Все должны оставаться на своих местах, помня наиважнейшую заповедь: относись к людям так, как ты хочешь, чтобы они относились к тебе… Это первое.

(на полях) — ПОЭТАПНО.

Второе. Не думай о завтрашнем дне, каждому дню своей заботы достанет. Мы богатые люди. У нас в запасе величайший репертуар. Мы работали с выдающимися режиссерами, надо сохранить их лучшие спектакли и, Боже упаси, ссориться. Нам нужно не только пройти в Париже, нам нужно Париж взять, покорить для того, чтобы нам подчинилась Москва.

Раньше такой задачи как бы не стояло. Старики помнят напутствия Ф. Абрамова: «За границей вы пройдете… Помните, что вы нужны России и победы ваши художественные должны быть здесь и признаны ею».

Сейчас задача изменилась. Во имя памяти Эфроса, во имя чести Таганки, мы должны, и мы это сделаем, если захотим Париж победить. Для этого мы должны иметь надежный тыл, и, как это ни обидно оставшимся, они должны молиться за нас и желать нам успеха или хотя бы не желать провала.

Основной температурой нашей сегодняшней жизни должно стать МИЛОСЕРДИЕ — в этой связи свои характеры несколько сообразовать с общими интересами.

Третье. Молодежь пусть не беспокоит, что они остались без учителя, а значит, стали доступны всем и всяческим ветрам и попрекам… Никто не собирается давать их в обиду, но каждый должен взять ответственность за свою судьбу в свои руки. Помнить, что театр — не богадельня.

Четвертое. Оказать полное доверие худсовету и администрации. Остановить, на время хотя бы, эпистолярное творчество — не ходить по инстанциям, не писать анонимки. Мы снова, в который раз, хотим и попытаемся начать новую жизнь. Самоуправляться не сможем — позовем дядю, а скорее всего, нам его пришлют.

Прекратить сплетни.

Вторник.

Напрасно я думал и писал речи, хотя все не напрасно и в этом мире, но к счастью Дупака, в райкоме призвали к единоначалию, потому что эксперимент с демократией, с законодательными худ. советами довел некоторые театры до такой анархии, что эти воинствующие бездари поснимали режиссеров, директоров, парторгов; во МХАТе, говорят, артисты снимают Ефремова и пр. Так что председателем избран Дупак, заместители: Глаголин и Золотухин. Против Золотухина воздержался Прозоровский, а я его, суку, в профсоюзные лидеры рекомендовал. Мне он со своим воздержанием был смешон.