Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 14 - Вальтер Скотт

Хотя Джулиан не слишком верил в сверхъестественные явления, в те времена не так категорически отрицали существование призраков, как нынче, и его нельзя осуждать за то, что он разделял предрассудки современников: волосы его поднялись дыбом, и по лбу катились капли холодного пота, когда он заклинал своего товарища проснуться.

Наконец карлик пробормотал во сне:

— Уже светает? Ну и черт с ним! Скажите главному конюшему, что я не поеду на охоту, если он не даст мне вороной кобылки.

— Сэр Джефри, — сказал Джулиан, — здесь кто-то чужой. Нет ли у вас трутницы — зажечь огонь?

— Ну пусть это будет совсем небольшая лошадка, — отвечал карлик, продолжая грезить, вероятно, о зеленых лесах Уиндзора и королевской охоте на оленей. — Я не тяжеловес. Я не поеду на огромном голштинском жеребце, на которого мне надо влезать по лестнице, — я буду выглядеть на нем, как подушечка для булавок на спине у слона.

Джулиан встряхнул его за плечо и разбудил. Карлик, фыркая и зевая со сна, раздраженно спросил, какого дьявола ему надобно.

— Дьявол сам, насколько я понимаю, сейчас у нас в комнате, — ответил Певерил.

Услышав подобную новость, карлик вскочил, перекрестился и начал проворно высекать огонь с помощью стали и кремня; наконец он зажег огарок свечи, посвященной, по его утверждению, святой Бригитте и потому обладавшей той же силой, что и трава под названием fuga ctaemonum [79] или печень рыбы, которую сжег Товит в доме Рагуила, а именно — изгонять всех домовых и злых духов, если, конечно, как заметил осторожный карлик, они существуют где-нибудь, кроме воображения Певерила.

Когда лучи священного огарка осветили камеру, Джулиан действительно усомнился, не обманул ли его слух, ибо в комнате не только не было никого, кроме него самого и сэра Джефри Хадсона, но и дверь была заперта на все запоры, и отворить ее, а затем снова закрыть без шума было невозможно, шум же этот он, будучи на ногах и занятый поисками, непременно услышал бы от существа земного, которое покидало бы их камеру.

Джулиан в полном недоумении и растерянности еще раз пристально взглянул на запертую дверь, потом на зарешеченное окно и решил, что воображение подшутило над ним. Коротко ответив на расспросы Хадсона, он лег в постель и молча выслушал длинную речь о достоинствах святой Бригитты, речь, которая содержала большую часть повествующей о ней запутанной легенды и заключалась уверением, что по всем имеющимся сведениям эта святая была ростом меньше всех женщин, за исключением карлиц.

Когда сэр Джефри наконец замолчал, Джулиану снова захотелось спать; он еще раз окинул взором комнату, тускло озаренную угасающим огнем священной свечи, веки его сомкнулись, он забылся сном, и никто его больше не тревожил.

В Ныогете заря занимается так же, как и на самой открытой горе, на какую когда-либо поднимался уэльсец или дикий козел, но с той разницей, что даже драгоценные лучи солнца, проникая в самые дальние уголки тюрьмы, кажутся попавшими в неволю. Тем не менее дневной свет окончательно разуверил Певерила в реальности его ночных видений и заставил даже посмеяться над самим собою. Он подумал, что это следствие сказок, которых он наслушался на острове Мэн, и историй, рассказанных столь необычным человеком, как сэр Джефри, да еще в мрачном уединении темницы.

Когда Джулиан проснулся, карлик был уже на ногах; он собственноручно развел огонь в очаге и уселся рядом, ожидая, когда закипит содержимое горшочка, а также заглядывая в огромный фолиант, что лежал на столе перед ним и был почти такого же размера, как и он сам. Он был укутан в малиновую мантию, о которой мы уже говорили и которая служила ему и утренним халатом и защитой от холода; на голове красовалась большая охотничья шапка. Своеобразие черт его лица и вооруженных очками глаз, устремленных то в книгу, то на котелок над огнем, соблазнило бы даже Рембрандта запечатлеть его на полотне в образе алхимика или колдуна, занятого каким-нибудь таинственным опытом при помощи огромного фолианта, содержащего наставления по теории оккультных наук.

Внимание карлика было поглощено, однако, более прозаическим предметом: он варил на завтрак вкусный бульон, отведать который пригласил и Джулиана.

— Я старый солдат, — сказал он, — и, должен добавить, давнишний узник, а потому могу позаботиться сам о себе лучше, чем вы, молодой человек. Черт побери этого негодяя Клинка: он поставил высоко коробку с пряностями. Потрудитесь подать ее мне; она стоит на камине. Я научу вас, как говорят французы, faire la cuisine [80], а потом, если вам угодно, мы разделим по-братски плоды нашего подневольного труда.

Джулиан охотно принял дружеское приглашение карлика и даже не упомянул о своем намерении перейти в другую камеру. Хоть он и склонен был поверить, что голос, который говорил с ним ночью, был порождением его собственной фантазии, тем не менее любопытство побуждало его проверить, как пройдет здесь следующая ночь. Да и воспоминание о голосе невидимого пришельца, так напугавшем его в полночь, теперь вызвало лишь приятное волнение, а вместе с ним легкий страх и любопытство.

Тюремная жизнь однообразна. В течение дня, последовавшего за описанной нами ночью, не произошло ничего достойного внимания. Карлик предложил своему товарищу такой же том, какой читал он сам, — это был один из модных в то время при французском и английском дворах романов давно забытой ныне мадемуазель де Скюдери; Джефри Хадсон был большим поклонником этой писательницы, хотя романы ее содержали в своих необъятных томах все небылицы и нелепости старинных рыцарских романов без свойственной последним фантазии, а также все метафизические бредни, которыми Каули и другие поэты того времени «совершенно задушили чувство любви — так бывает, когда в чуть тлеющий огонь накидают слишком много мелкого угля и он совсем гаснет, вместо того чтобы разгореться.

Но у Джулиана не было другого занятия, кроме как размышлять о горестях Артамена и Манданы или о собственной печальной участи. В этих не слишком приятных развлечениях и тянулось утро.

В полдень и вечером их посетил суровый надзиратель. Бесшумно и угрюмо выполнил он свои обязанности: накормил узников и перекинулся с ними несколькими словами, какие мог бы себе позволить в подобном случае и представитель испанской инквизиции. С тем же мрачным молчанием, весьма отличным от его веселого настроения накануне, он постучал маленьким молотком по их оковам, дабы узнать по звуку, не подпилены ли они. Затем влез на стол, чтобы точно так же проверить, в порядке ли оконная решетка.

Сердце Джулиана забилось: а не была ли действительно подпилена решетка, чтобы дать возможность ночному посетителю проникнуть в камеру? Но чистый и ясный звук, которым отозвался металл на стук опытного Клинка, убедил его в том, что сомнения напрасны.