Запасной - Гарри Сассекский

Он привёл дедушку в качестве прекрасного примера того, почему не надо слишком обращать внимание на прессу. Бедного дедушку газеты поносили большую часть его жизни, но теперь посмотрите. Он национальное сокровище! В газетах не писали о нём только хорошее.

Тогда чего вы так разволновались? Просто подождите, пока мы не умрём и всё будет путём?

Если бы ты мог просто вытерпеть это, дорогой мальчик, какое-то время, то они внезапно начнут тебя за это уважать.

Я только рассмеялся.

Я лишь хочу сказать, не принимай это на свой счёт.

Коли уж речь зашла о "своём счёте", я сказал им, что, возможно, научусь переносить прессу и даже прощу их оскорбления, но потакательство моей семьи – такое трудно будет простить. Офис Папы, офис Вилли, помогающий этим извергам, — это ли не соучастие?

Очевидно, Мег была хулиганкой — это была последняя порочная кампания, которую они помогали организовать. Это было настолько шокирующе, настолько возмутительно, что даже после того, как мы с Мег уничтожили их ложь 25-страничным отчётом с доказательствами в отдел кадров, у меня не получалось просто забыть об этом.

Па отошел. Вилли покачал головой. Они начали разговаривать друг с другом. Мы через такое проходили уже сотни раз, сказали они. Ты просто занимаешься самообманом, Гарри.

Но скорее это они обманывали себя.

Даже если бы я согласился с тем, что па и Вилли и их помощники никогда не делали ничего явного против меня или моей жены — их молчание было неоспоримым фактом. И эта тишина была проклятой. И она продолжалась. Душераздирающая.

Па сказал: Ты должен понять, дорогой мальчик, Институт[24] не может говорить СМИ, что им писать или говорить!

У меня опять случился приступ смеха. Па тут вещает мне, что не может просто сказать камердинеру, что ему делать!

Вилли сказал, что я подходящая кандидатура, чтобы говорить о сотрудничестве с прессой. Что насчёт того интервью с Опрой[25]?

Опра Уинфри

Месяцем ранее мы с Мег дали интервью Опре Уинфри. (За несколько дней до этого в эфире в газетах стали появляться истории про "хулиганку Мег" — какое совпадение!) С тех пор, как мы покинули Британию, нападки на нас росли в геометрической прогрессии. Мы должны были что— то сделать, чтобы это прекратилось. Молчание не помогало. Оно только ухудшало ситуацию. Мы чувствовали, что у нас нет выбора.

Несколько близких друзей и любимых людей в моей жизни, включая одного из сыновей Хью и Эмили, Эмили и даже Тигги, упрекали меня за интервью Опре. Как вы могли раскрыть такие подробности? О вашей семье? Я сказал им, что не совсем понимаю, чем общение с Опрой отличается от того, что делали моя семья и их сотрудники десятилетиями, подбрасывая прессе сальные, вымышленные истории. А что насчёт бесконечных книг, которые были изданы при их сотрудничестве, начиная с крипто-автобиографии па 1994 года от Джонатана Димблби? Или сотрудничество Камиллы с редактором Джорди Грейгом? Разница только в том, что мы с Мег были откровенны. Мы выбрали собеседника, который был безупречен, а мы ни разу не прятались за фразами типа "источники во Дворце", мы показывали всем, что говорим открыто.

Я смотрел на готические руины. В чём смысл? Я задумался. Па и Вилли не слушали меня, а я не слышал их. Они были не в состоянии объяснить свои действия или бездействие, и так было всегда, потому что не было объяснения. Я начал прощаться, удачи, берегите себя, но Вилли вдруг разозлился и закричал, что если всё так плохо, как я говорил, то я сам виноват, что никогда не просил о помощи.

Ты никогда не приходил к нам! Ты никогда не приходил ко мне!

С детства это была позиция Вилли на всё. Я должен прийти к нему. Демонстративно, прямо, официально согнуть колено. В противном случае никакой помощи от Наследника.

Если на нас нападёт медведь и он это заметит, он тоже будет ждать, пока я попрошу о помощи?

Я упомянул Сандрингемское соглашение. Я просил его о помощи, когда соглашение было нарушено, разорвано, когда нас лишили всего, но он не пошевелил и пальцем.

Это всё бабушка! Поговори с бабушкой!

Я взмахнул рукой, мне было противно, но он бросился, схватил меня за рубашку. Послушай меня, Гарольд.

Я высвободился, отказалась смотреть ему в глаза. Он заставил меня посмотреть себе в глаза.

Послушай меня, Гарольд! Я люблю тебя, Гарольд! Я хочу, чтобы ты был счастлив.

Слова вылетели из моих уст: Я тоже тебя люблю... но твоё упрямство... оно какое-то странное!

А твоё — нет?

Я снова высвободился.

Он схватил меня снова, повернул к себе лицом.

Гарольд, послушай меня! Я просто хочу, чтобы ты был счастлив, Гарольд. Я… Клянусь.... клянусь жизнью мамы.

Он остановился. Я тоже. Па остановился.

Он перешёл черту.

Он использовал тайный код, универсальный пароль. С самого детства эти три слова должны были использоваться только во времена крайнего кризиса. Жизнью мамы. В течение почти 25 лет мы оставляли эту душераздирающую клятву на время, когда один из нас должен был быть услышан, чтобы ему быстро поверили. На время, когда ничто другое не поможет.

Я остановился, как и должен был. Не потому, что он воспользовался этой клятвой, а потому, что это не помогло. Я просто не верил ему, не доверял ему. И наоборот. Он тоже видел это. Он видел, что между нами так много боли и взаимного недоверия, что даже эти священные слова не нам не помогут.

Насколько мы потеряны, подумал я. Как далеко мы зашли? Какой ущерб был нанесён нашей любви, нашей связи и почему? И всё из-за того, что ужасная толпа отморозков и старушек, заурядных преступников и клинических садистов с Флит-стрит, чувствующих необходимость получить удовольствие, прибыль и решить свои личные проблемы, мучит одну очень большую, очень древнюю, очень неблагополучную семью.

Вилли не был готов смириться с поражением. Мне было плохо и больно после всего, что случилось и… и... Клянусь жизнью мамы, что я просто желаю тебе счастья.

Мой голос сломался, как я ему мягко сказал: Знаешь, я тебе не особо верю.

Мой разум внезапно наполнился воспоминаниями о наших отношениях. Но одно из них встало передо мной, будто случилось вчера. Мы с Вилли много лет назад в Испании. Красивая долина, сверкающий воздух с необычайно чистым средиземноморским светом, мы вдвоём, стоим на коленях за зелёной холщовой