Не поле перейти - Аркадий Сахнин

Когда вернулась, Борисов сказал:..

- Ты не верь, Маша...

Генеральное сражение за освобождение Прибалтики было решено начать 14 сентября 1944 года, в частности, разгромом всех ее аэродромов. Немцы понимали, что удар будет и главные силы Советское командование направит на Рижский аэродром. Поэтому, ослабив другие участки, стянули на рижский плацдарм более двух зенитных дивизий, многочисленную береговую и корабельную зенитную артиллерию, более ста истребителей. Советская разведка знала об этом. И командование решило: к Рижскому аэродрому пробиться малыми силами, связать боем все средства обороны противника, решающий удар с воздуха нанести на других направлениях.

"Малые силы" - понятие количественное. Для того чтобы выполнить задачу, требовались лучшие силы.

Выбор пал на полк, где служил Борисов. Ну что же, война есть война. И кроме главного, на войне бывает везение или невезение. Полку не повезло до того, как он поднялся. Стоял удивительно ясный и тихий день.

Небо было высокое и чистое, без единого облачка.

Условия идеальные для обороны и наихудшие для нападения.

Полк пошел на цель под защитой 36 истребителей, зная, что его ждет. Навстречу поднялись 56 "фоккевульфов" и десятка два других истребителей. Падали машины и с крестами, и со звездами. По сигналу длинных шлейфов красных ракет немецкие истребители разлетелись. Ударили зенитки. "Стреляло все, - рассказывал мне участник боя подполковник запаса Владимир Наркевич. - Зенитная артиллерия всех калибров с суши и кораблей. До 600 одновременных разрывов, сухой треск которых заглушил шум моторов. Казалось, мы попали в густую сеть, узелками которой были непрерывные разрывы снарядов".

Полк просочился сквозь сеть. И снова - истребители. Командир полка Григорий Николаев смыкал строй, не давая "фокке-вульфам" рассеять его. Николаев и поразил цель первым. Очень дорогой ценой. Бросил на аэродром свой горящий самолет с бомбовым грузом в 1150 килограммов. Вместе с ним погиб Герой Советского Союза штурман Сергей Люлин, летавший раньше с Борисовым.

При подходе к цели на высоте 5000 метров от разрыва крупнокалиберного снаряда под самолетом Борисова был убит стрелок-радист Сергей Евтихеев. Борисов отбивался вдвоем со штурманом, пока не настали эти 30-40 секунд. Машина шла точно на цель и точно сбросила бомбы. Но те секунды немцы не прозевали.

Машина загорелась.

Следующим снарядом убило штурмана Николая Нетребенко. Новый удар перебил левую подмоторную раму, и мотор перекосило. Борисов не терял надежды уйти, отбиваясь теперь один. Очередной снаряд разбил приборную доску, и вышли из строя все приборы управления и контроля. Защищенный бронеплитой, Борисов серьезных повреждений не получил. Осколки попали только в лицо. Глаза заплыли кровью. Но теперь все равно он не мог больше вести изуродованную, горящую, неуправляемую машину. Не мог даже направить ее на вражеское расположение.

Выбросился с парашютом, и его сильно ударило о хвостовую часть. Очнулся под немецкий говор. Карман, где лежали партийный билет и удостоверение личности командира эскадрильи, был пуст. Значит, немцы знают, кто он. Это была вторая мысль после того, как пришел в себя. Первая - он в плену. Кобура тоже оказалась пустой.

Борисова отправили в лагерь военнопленных. Бомбовые удары нашей авиации он слышал часто. Несколько месяцев спустя раздались залпы артиллерии.

Значит, скоро. Борисов подобрал пятерых наиболее надежных ребят, и вместе они вырыли нишу в заброшенном сарае, где, прижатые друг к другу, пролежали двое суток. Вскоре пришли свои.

Борисова месяц держали в госпитале, потом послали в запасной полк. С ним часто беседовали, и он понял: проверяют. Обижаться не приходилось, по-разному люди вели себя в плену. Проверка длилась три месяца. Сверяли документы, захваченные у немцев, и показания свидетелей.

Борисову выдали новый партбилет взамен утраченного, снова дали эскадрилью, но воевать не пришлось, война кончилась.

Шли годы. И выплыл из каких-то архивов обширный доклад немецкого обер-лейтенанта, на котором расписался и его командир, начальник штаба 1-й возДушной армии Аллоис, доклад, составленный, как в нем говорилось, на основе допросов военнопленных, в том числе Борисова. Доклад содержал данные о ряде частей и соединений наших военно-воздушных сил.

Появилась резолюция секретаря Паневежского уездного комитета партии: "Проверить факты и доложить на бюро".

Стали проверять. Сходились фамилии командного состава, тип вооружений, состав полков и другое. Многие факты с ходу не проверишь. Как их теперь проверять, когда столько времени ушло! Но... если одни факты подтвердились, значит, и остальное верно. Человек, в чьих руках оказалась судьба героического воина, не проанализировал, что именно подтвердилось, не придал значения даже тому, что рассматривал не протоколы допросов Борисова, а доклад, составленный на основе допросов нескольких человек. И, может быть, не Борисов, а кто-либо другой сообщил эти данные? И действительно ли они секретные?

Несущественные факты, лежавшие на поверхности и тоже требовавшие анализа, который, однако, сделан не был, заслонили главное - позицию человека, его суть, его поведение. Доказать невиновность Борисова- дело сложное, хлопотливое. Пусть уж он сам занимается этим. Формально и равнодушно просмотрев материалы, холодные руки написали: "Факты проверены и полностью подтвердились".

Беда человека была поставлена в вину: его исключили из партии.

На заводе, где Борисов работал электромехаником, он не потерял авторитета. Тяжело переживал случившееся и пришел к единственному выводу коммунист не должен опускать руки.

Он стал образцом в труде. В его трудовой книжке перечислены 47 благодарностей, почетные грамоты, денежные премии, ценные подарки.

Ему верили, как коммунисту. Избрали в бюро изобретателей и рационализаторов, в редколлегию заводской газеты, в члены месткома, членом товарищеского суда.

Ударник коммунистического труда, чей портрет висел на Доске почета, он добился всеобщего уважения.

Не получалось только одно - в партии не восстанавливали. Он писал, ходил, доказывал, ездил в Ёильнюс.

Просил и требовал. Но ни одного доказательства привести не мог. Откуда могли быть доказательства у бывшего пленного?

Снова и снова до мельчайших деталей вспоминал дни, проведенные у чужих. Судил по самым строгим меркам, но вины своей не находил. В дни Победы надевал тяжелый от орденов пиджак и с достоинством выходил на трибуну, потому что такие дни не мыслились без его сильного слова. Только вечером расслаблялся, и становилось грустно. Он не отвечал на письма однополчан. Как объяснить им? Поверят ли?