Том 3. Русская поэзия - Михаил Леонович Гаспаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Изд.: Лившиц Б. Полутораглазый стрелец: Стихотворения. Переводы. Воспоминания. Л., 1989.
Иван Аксенов (1884–1935)
Иван Александрович Аксенов занимал среди правых футуристов «Центрифуги» приблизительно такое же место, какое Бенедикт Лившиц среди левых футуристов «Гилеи»: был блюстителем исторических традиций русского авангарда, брал эпиграфы из Лотреамона, Гвидо Кавальканти, М. Жакоба и драматургов английского барокко. Из богатой дворянской семьи, получил военно-инженерное образование, в мировую войну был на фронте, в 1917 году в румынском плену был пытан средневековыми пытками, служил в Красной армии, потом в Наркоминделе, не переставая переводить Бена Джонсона. В «Центрифуге» на свои средства роскошно издал сборник стихов «Неуважительные основания» (1916), переводы «Елисаветинцы» (1916), ироническую трагедию «Коринфяне» (1918) и монографию о Пикассо. «Строить метрику отдельных пассажей по сочетанию с некоторыми обиходными фразами, чья ритмическая структура задана повседневностью пользования» — определял он свой прием; так построено и приводимое его стихотворение[147] с нарочитыми перебоями пафоса, кажущейся бессмыслицы, бытовых фраз и литературных реминисценций (миф о чаше Грааля, слова Христа «Отче… не ведают, что творят»). Потом был деятелем Московского союза поэтов, работал завлитом у Мейерхольда, примыкал к конструктивистам, независимо от Соссюра открыл принцип анаграмм в поэзии, преподавал математику на Днепрострое, выпустил книгу о Шекспире.
Сергей Третьяков (1892–1939)
Сергей Михайлович Третьяков — писатель, о котором Шершеневич говорил, что он по любой дороге не боялся дойти до последнего тупика и, ткнувшись в стену, повернуть обратно и начать сначала. Первой из таких дорог был для Третьякова московский эгофутуризм. Он начал печататься в 1913 году в изданиях «Мезонина поэзии», подготовил первую книгу, но от военной службы уехал на Дальний Восток, был застигнут Гражданской войною, и книга, «восстановленная по памяти», была издана только три года спустя, когда успела устареть для самого автора («Железная пауза», Владивосток, 1919; «Ясныш», Чита, 1922). Но черты будущего Третьякова — экспериментальность, вещность, схематизм, лаконизм — чувствуются уже здесь, особенно в таких предметных миниатюрах, как «Ножницы» (хирургические?), «Восковая свеча» и проч. На Дальнем Востоке Третьяков вместе с Асеевым и др. входит в группу «Творчество», переключается на революционную тематику. В 1921 году возвращается в Москву; далее начинается вторая его дорога — ЛЕФ, агитстихи и пьесы, — а затем третья, «литература факта» и книги очерков. Незаконно репрессирован, реабилитирован посмертно.
Изд.: Третьяков С. Итого. М., 1924; Он же. Речевик. М.; Л., 1929.
Константин Большаков (1895–1938)
Константин Аристархович Большаков — «поэт, с честью выходивший из испытанья, каким обыкновенно являлось соседство Маяковского… Обоих можно было слушать в любой последовательности, не насилуя слуха», — писал в «Охранной грамоте» Пастернак. Многое в этом было от личного обаяния Большакова, о котором свидетельствуют все; многое — от искусства, с каким он нащупывал свой путь между манерностью «Мезонина поэзии» и резкостью «Гилеи». Недаром самыми известными его строками были «Эсмера́ми, вердо́ми труве́рит весна…» — опыт зауми не из нарочито грубых (как у Крученых), а нарочито нежных звуков. Выпустив в 1911–1913 годах три брошюры (частично вошли в итоговую книгу «Солнце на излете», М., 1916), он уже имел «репутацию мэтра» (Автобиография, ЦГАЛИ), но оставался не удовлетворен ни собой, ни средой. Когда «война не всколыхнула литературного болота» (Там же), он бросил юридический факультет, пошел в армию, выпустил мрачно-антивоенную «Поэму событий» (М., 1916, с жестокими цензурными изъятиями), после царской служил в Красной, а демобилизовавшись, оставил поэзию и стал прозаиком. Погиб как жертва незаконных репрессий.
Изд.: Большаков К. Бегство пленных… Стихотворения. М., 1991.
Тихон Чурилин (1885–1946)
Тихон Васильевич Чурилин был футуристом-одиночкой, хотя первая его книга — «Весна после смерти» (М., 1915) — была иллюстрирована Н. Гончаровой, а другая, «Льву — барс» (М., 1918), вышла в издательстве «Лирень» (Асеев, Петников, Хлебников); два последних стихотворения нашей подборки[148] печатаются впервые. Подверженный долгим полосам буйного сумасшествия («Конец Кикапу» — память о лечебнице), нищий, дикий, неуживчивый, «испепеляемый; испепеляющий» (по словам Цветаевой, в стихах 1916 года сравнившей его с Рогожиным, а в статье 1929 года безоговорочно назвавшей «гениальным»), он не годился для «групп». Сын лебедянской купчихи и еврейского провизора, с 1904 года подпольщик, коммунист-анархист. Печататься он начал в 1908 году; к своему стилю пришел от А. Белого и в стихах (от его цикла «Безумие» [ «Мертвец»]), и в лирической прозе. Жил в Москве, Харькове, караимском Крыму, при Врангеле — в большевистском подполье. В 1920–1932 годах стихов не писал, вернулся к ним под влиянием Маяковского, сочинял стихи в стол и песни, которые не пелись.
Изд.: Чурилин Т. Стихи. М., 1940.
Лев Никулин (1891–1967)
Лев Вениаминович Никулин, сын антрепренера из Николаева, учился в 1910‐х годах в Московском коммерческом институте и зарабатывал на жизнь сотрудничеством в мелкой прессе, в том числе сатирической. В начале 1918 года в результате случайного бильярдного выигрыша (так он рассказывал) ему удалось издать свой сборник-мистификацию «История и стихи Анжелики Сафьяновой с приложением ее родословного древа и стихов, посвященных ей»; образцом были, конечно, «Стихи Нелли» Брюсова, но имя настоящего автора было честно выставлено на обложке. Оба предлагаемых стихотворения[149] — из этой книги, второе в позднейшей сокращенной редакции. После Гражданской войны Никулин — автор авантюрных, бытовых и юмористических повестей, рассказов и пьес, после Отечественной войны автор воспоминаний и историко-патриотических романов, лауреат Сталинской премии.
Александр Вознесенский (1880–1939)
Александр Сергеевич Вознесенский (настоящая фамилия — Бродский) был автором книги «Поэты, влюбленные в прозу» (Киев, 1910), в которой предсказывал, что будущее символизма — в завоевании прозы, на путях Метерлинка, Пшибышевского,
