Ткань Ишанкара - Тори Бергер

– Понятно, – вздохнул Алекс. – Не Ишанкар, а темный лес какой-то. И кто такой этот Горан?

– Это Ученик Ректора.

Алекс усмехнулся.

– Бред какой-то, вы уж извините. Я всегда полагал, что Ректор – это выборная должность. Или у вас это отступление тоже предусмотрено каким-нибудь Законом?

– Закон у нас один, – не обиделся хет Хоофт. – А должность Ректора и правда выборная, просто очень сложно найти дурака, который согласится ее занять.

– Значит Горан – дурак? – без улыбки спросил Алекс.

– Горан – один из умнейших людей своего поколения. Интеллектуал и очень надежный человек, – так же серьезно ответил ’т Хоофт. – Я не переоцениваю.

– Он просто неприкрыто врет, – снова вставил Салто.

Хет Хоофт хмыкнул.

– Герхард, скажите честно, вы противоречите из принципа?

– Я не хочу, чтобы вы задурили Алексу мозги. Все прекрасно знают, кто такой Горан.

– Никто, кроме сэра Котцы, не знает, кто такой Горан, – возразил Ксандер.

– Сэр Котца должен вообще ни во что не ставить Ишанкар и магический мир в целом, чтобы сделать Горана главой университета после всего, что он натворил в свое время. Это будет слишком даже для Ишанкара.

– В любом случае, это дело сэра Котцы, – Ксандер не стал спорить. – К тому же, сэр ’т Хоофт так и сказал: вероятность того, что Горан будет Ректором Ишанкара – это только вероятность. Его репутация действительно не самая идеальная, но это полностью в традициях Ишанкара.

– Что именно в традициях Ишанкара? – не понял Алекс.

– Чтобы Ректор был неоднозначной фигурой. В том или ином смысле.

– Ну, тут Горан подходит просто на сто процентов! – зло рассмеялся Салто. – Надо признать, Алекс, что Горан действительно подавал надежды, где-то лет в двадцать или раньше, но это было очень давно, а потом у него случился срыв, уж не знаю, почему, и он начал пить, допился до зеленых космических человечков, и в итоге его просто выкинули из Ишанкара. Он опозорил свое имя, Ишанкар, подвел своего Наставника, а ведь Горан был его единственным Учеником. С тех пор никто в магическом мире не хочет иметь с ним дел. Горан – аутсайдер, неудачник, он просто олицетворение человека, который упустил все, что можно упустить.

– Он и сейчас пьет? – поинтересовался Алекс.

– Нет, не пьет, – отрицательно покачал головой Ксандер. – Он и пил-то недолго, но отметиться успел везде, где мог, тут не поспоришь.

– Да он и сейчас несколько неадекватен, – Салто усмехнулся.

– В смысле?

– Видел его дверь?

– Дверь? – не понял Ксандер.

– Дверь. Резную дверь с петлями, какими-то змеями и розочками. Привязал ее на багажник своей развалюхи и разъезжает с ней всюду.

– И давно? – спросил ’т Хоофт.

Алекс посмотрел на мага, на сестру и понял, что они были не в курсе.

– Ну, месяца два точно, – Салто снова усмехнулся.

– Эта его дверь тебе мешает? – поинтересовался Ксандер. – Нет? Тогда какие проблемы? Что хочет, то и возит.

– Ну-ну, – не стал спорить Салто, но Алекс понял, что своего мнения о Горане Салто ни за что не изменит.

– У Горана сильная воля, так что выпивка в далеком прошлом, – Ксандер снова взглянул на Алекса. – Слова Салто, как и прежде, надо делить надвое.

– А слова сэра ’т Хоофта тем более, – огрызнулся Салто.

– Я понял, – вздохнул Алекс. – Будем надеяться, что ваш сэр Котца найдет себе более достойного преемника.

’Т Хоофт не ответил.

…Горан с детства знал, что у него было две мамы, и потому не сомневался, что он особенный. Он был уверен, что ему достается в два раза больше любви, чем всем остальным детям, и удивлялся, почему отец не чувствует того же, ведь обе мамы принадлежали в равной степени им обоим.

Родную маму Горан не помнил. Ни лица, ни голоса, ни смутных воспоминаний… Он знал ее такой, какой она была на черно-белых фотографиях, сделанных отцовской рукой и старым фотоаппаратом «Зенит». Она была высокая и стройная, и на тех фотографиях, где они были сняты вместе с отцом, из-за туфлей на каблуках мама казалась выше отца сантиметра на три-четыре. Отец всегда стеснялся этого, и потому изо всех сил старался держать спину прямо, чтобы, как он говорил, быть на высоте. На одинаковой с мамой высоте. На этом месте отец всегда криво усмехался, почти так же, как стал делать и Горан, когда подрос.

У мамы были светлые волосы до пояса и серые глаза с темным ободком по краю радужки. Горану сложно было представить себе, как такое возможно, и однажды он разрисовал мамину фотографию цветными карандашами. Отец, увидев его непотребство, поначалу ругался, и Горан не мог понять, в чем он виноват, но потом отец пришел мириться, обнял его и поцеловал в лоб, и по его влажным щекам Горан понял, что он плакал.

Мама умерла, когда Горану едва исполнился год. Отец говорил, что рак уничтожил ее за каких-то четыре месяца, она сгорела быстро и почти безболезненно. Горан был уверен, что отец так никогда и не оправился от этой потери, и была бы его воля, он ушел бы вслед за мамой еще тогда, но на его руках оставался совсем еще крошечный сын, и ему пришлось пересилить себя и остаться жить.

Горан хорошо помнил, как отец учился варить манную кашу, и хотя она никогда ему не нравилась, была с комками и часто пригорала ко дну кастрюли, отчего у нее был специфический копченый запах, он всегда доедал ее до конца, уже в два года понимая, что это высшая ступень, которой отец достиг в кулинарии. Отец свою стряпню потреблять не мог и всегда молча удивлялся, как сын ест это отвратительное месиво. Горан еще не умел усмехаться и потому просто улыбался и шлепал ложкой по тарелке с едой.

В яслях было скучно и одноцветно. Горан помнил выкрашенные в песочный цвет стены и стоящие в квадратных нишах зеленые и синие пластмассовые горшки. Его вторая мама рассказывала, что он никогда не плакал и особо не участвовал в детской возне, он сидел в уголке и наблюдал, как делятся игрушки, меняются подгузники и утекает время. Мама тогда еще не была его мамой, была просто его воспитательницей, но Горан наблюдал и за ней. Когда она ощущала взгляд его цепких темных глаз, она аккуратно передавала нянечке очередного малыша, подходила к Горану и брала его к себе на колени. Он находил пальчиками ее тоненькую цепочку и вытягивал из-под белого халата золотой крестик. Мама гладила его по волосам и, осторожно разжав его кулачок, прятала крестик обратно.

Она была невысокой, рыжей, нескладной и коротко стриженой девчонкой, пришедшей в детский сад сразу после института. Горан не знал, как так вышло, но однажды он назвал ее мамой, а вечером обнаружил ее на кухне в своей квартире, хотя отец утверждал, что все было как раз наоборот. Горан не хотел разбираться, ему просто было хорошо, когда рыжая мама была рядом. Теперь он как нормальный ребенок засыпал под сказки Андерсена или братьев Гримм, а не под статьи «Известий», которые выписывал и складировал в гараже отец.

Мама никогда не скрывала, что она у Горана вторая. Она рассказывала ему про первую маму, и, повзрослев, Горан понял, что большинство из ее рассказов были выдумками, но и он, и его вторая мама, и даже отец однозначно верили в то, что первая мама смотрит на них с небес, радуется, когда им хорошо, и помогает, когда им трудно. Горан любил вторую маму. Когда она научила его считать, он часто пересчитывал ее веснушки, тыча маленьким пальчиком ей в лицо, она запрокидывала голову назад и заливисто смеялась, а он удивлялся, почему число никогда не совпадает.

Вторая мама никогда не ревновала отца к первой, Горан за всю свою жизнь ни разу не слышал, чтобы она хоть раз упрекнула его в недостаточной любви. Иногда