Наброски пером (Франция 1940–1944) - Анджей Бобковский

8.9.1942

Погода все время стоит прекрасная, дни проходят быстро. Мы ходим на прогулки, объедаемся ежевикой, которой полно вдоль дорог, под вечер плаваем в реке. Сегодня после обеда мы с Робертом проехали 92 км на велосипедах, а на ужин был жареный гусь. После почти ста километров…

9.9.1942

Светит солнце, на лужайке перед домом играют дети, а маленький Мишель в большой соломенной шляпе залез на корову и объезжает ее. Бася играет с Жан-Клодом в крокет, а Роберт подошел ко мне с газетой и говорит: «Интересная статья. Германское командование говорит, что они никогда не предсказывали взятия Сталинграда». Я улыбаюсь. Не возьмут. Я в этом твердо уверен.

После ужина уберут со стола и все будут играть в настольные игры. А я с типично польской страстью устанавливаю огромные пирамиды из карт, которые маленькая Элизабет с удовольствием будет сбивать.

10.9.1942

Вчера днем мы были в «Ла Бургоньере». Это большая ферма, что-то типа усадьбы (la gentilhommière[605]), которая с давних лет принадлежала семье Роберта. Большой старый трехэтажный дом с башенкой, некогда окруженный рвом, останки которого и по сей день используются в качестве навозохранилища. Общее впечатление удручающее. Видно, что когда-то здесь было очень красиво. Сегодня усадьба продана нуворишу с деньгами и сдана в аренду крестьянину-фермеру, разваливается, гниет в грязи и запустении. Грязь во французской деревне чудовищная. Здесь привыкли брать от земли, зданий и машин всё, не давая ничего взамен. Алчная, грабительская эксплуатация, осуществляемая к тому же при помощи настолько отсталых методов, как в эпоху Капетингов{91}. У здешних крестьян часто есть автомобили, сельскохозяйственная техника, но все настолько заброшено и неопрятно, что возникает ощущение полного убожества. Такого грязного скота я даже у нас не видел. Франция — образец самого отсталого капитализма, резерват капитализма XIX века, о котором я читал только в истории экономических учений.

Мы ходили вокруг дома, я заглядывал внутрь. Грязь и убожество, электрифицированная пещерность. Роберт ходил, смотрел и объяснял мне, что когда-то здесь было так и так, произошло то-то, а тут висело… и т. д. Он вел себя как турист в гораздо большей степени, чем я. Мне вспомнилось замечательное высказывание Бальзака в «Модесте Миньон»: «…но чтобы скоротать время, они приказали оседлать лошадей, ходивших также в упряжке, и объехали окрестности, о которых они имели такое же смутное представление, как о далеком Китае, потому что Францию хуже всего знают сами французы»{92}.

Бальзак — писатель почти современный, потому что, помимо небольших социальных сдвигов, СОДЕРЖАНИЕ Франции, которое он понимал лучше, чем любой другой французский писатель, осталось неизменным по сей день.

Ближе к вечеру мы поехали на другую ферму, принадлежащую мадам Базен. Извилистая дорога среди небольших полей, перегороженных горбатыми деревьями. Лина покупала гуся, мы лежали под соломенным стогом на куче измельченной соломы. На небе медленно загорались звезды.

11.9.1942

У мадам Базен было несколько дел в соседском городке Шато-Гонтье, расположенном в 16 милях от Шамбеле. Кроме того, она собиралась навестить кузину, которая живет в приюте для престарелых. Это больная старая дева, отложенная на край семейной тарелки, как косточка из супа. Однако ей удалось спасти кое-что во время семейного погрома и родственного грабежа, и, получив небольшую пенсию, она поселилась в приюте.

Утром за мадам Базен заехал фермер на маленькой двухколесной кариолке. Она и Лина с маленьким Жан-Клодом сидели в середине, прикрыв головы соломенными шляпами и паланкином зонтиков наших бабок. Аллея, затемненная каштанами, усыпанная солнечными пятнами, выглядела как холст Мане и фрагмент из Пруста. Роберт, Бася, я и двое мальчиков ехали на велосипедах. Погода замечательная. День за днем солнечно и почти жарко. Только утром и вечером холодный туман, пахнущий осенью. Дорога красивая, холмистая, как и повсюду. В гору соскакиваем с велосипедов и идем пешком, с горы несемся, как по столу. По длинной аллее платанов, затеняющих дорогу, въезжаем в город. Полдень, жарко. По узким улочкам добираемся в верхнюю часть города и располагаемся в прохладном бистро. У нас с собой холодное мясо, помидоры, хлеб, сыр и яблоки. Просим вино, но вина нет. Это тоже особенность: в самом центре Анжу нет вина. Конечно, все дело в немцах. Роберт безутешен, он не может угостить меня spécialité du pays[606], молодым белым анжуйским вином. Поэтому мы пьем содовую с синтетическим на вкус гренадином. В мрачной комнате бистро прохладно и приятно, и мы нехотя выходим. Жара невыносимая. Садимся в парке, и нам не очень хочется двигаться, но Роберт неистово путешествует по Франции и таскает нас по разным углам, показывая их красоту с энтузиазмом молодого парня. Мы оба любим в нем этот совсем нефранцузский энтузиазм, ум и широту взглядов.

Домики строились здесь на склоне холма, один рядом с другим. Крыша домика, стоящего ниже является огородом для вышестоящего. В огородах остались увядшие остатки овощей, изнуренные жарой настурции и жесткие астры. Все-таки уже осень. Внизу, над рекой, трава пожелтела, и только в небольших палисадниках цветут цветы. Кто-то ходит в голубом переднике и большой шляпе и поливает их. В жаркой тишине слышен шепот воды, льющейся из лейки длинными нитками и растекающейся на листьях. Мечтаю в старости поливать цветы. Сколько здесь тишины! И люди, и природа наделены кротостью и спокойствием милого пенсионера из Галиции; Бася и Лина остаются в парке, мы с Робертом и детьми идем осмотреть церковь. На большой площади стоит несколько больших черных карет. Все тонет в солнечном свете. При виде этих карет я думаю о «Мадам Бовари». Я вижу ее, быстро и боязливо идущую в сторону одной из них, и мне кажется, что за стеклом — очертания человека в темной тужурке.

Потом идем к мадам Базен. Приют напоминает казармы. Большой четырехэтажный дом в форме каре, внутри большой мощеный двор, отгороженный от улицы железным забором из пик с позолоченными наконечниками. Обе дамы стоят у входа и разговаривают. Кузина мадам Базен, маленькая, старая женщина, добродушно улыбающаяся, во всей ее фигуре какое жалкое чувство брошенности, как у потерявшейся собаки. Мадам Базен общается с ней с самоуверенностью состоятельного человека и дающей ощущение равенства любезностью, которая еще больше подчеркивает мягкую снисходительность. Chère amie[607] перелетает из уст в уста. Мадам Базен пообедала у нее, потому что, хотя la cousine[608] живет в приюте, у нее