Далеко от Москвы - Василий Ажаев

— Кондрин сознался в преступлениях? — спросила Таня, посмотрев на старшего бухгалтера ненавидящим взглядом.

— Нет. Это, говорят, бывалый преступник с тяжелым прошлым.

Едва катер отчалил от острова, озабоченный Георгий Давыдович повеселел. Больше всего на свете он не любил промедления или отсрочки в решенном деле; когда оно начиналось, Беридзе сразу проникался уверенностью в его успешном окончании. Спутников его тоже радовала перемена обстановки, и даже Алексей оживился, ступив на борт катера.

Георгия Давыдовича все эти дни беспокоило состояние Алексея. Из тайги, после двухдневных странствий в дебрях на пару с Иваном Лукичом, Ковшов вышел с седой прядью в волосах, будто окаменев в невозмутимом спокойствии. Беридзе не услышал от него ни слова жалобы, словно ничего тяжелого не произошло в его жизни.

Пролив был неспокоен. Темные под пасмурным небом волны легко вздымали катер и редкие льдины вокруг него. На палубу со всех сторон летели брызги холодной воды. Берег острова быстро уменьшался, далекий берег материка скрывался за белесой туманностью.

Пассажиры замерзли — ветер на воде, промозглый и резкий, пронизывал тело сквозь дождевики и одежду. Таня показала пример, спустившись вниз. За ней сошли Беридзе, Алексей и Тополев. В каюте, блистающей свежеголубой масляной краской стен, потолка и скамеек, было тепло. Алексей сел рядом с Таней, напротив поместились Беридзе и Тополев.

— Что бы сделал каждый из вас в первую очередь, оказавшись в культурной обстановке города? — спросил Беридзе.

— Маникюр, — ответила Таня, с огорчением разглядывая свои руки. — Вот бы злилась маникюрша: столько работы с этими лапами! Потом пошла бы в гости в дом, где хорошо готовят, всласть пообедала бы там, не обращая внимания на встревоженных хозяев. Потом ходила бы из одного кинотеатра в другой на все сеансы.

— Я бы отправился бродить по паркам и бульварам, просто смотреть на гуляющих людей, — сказал Кузьма Кузьмич. — На матерей с детишками полюбовался бы. Столько времени не видел их! На весь остров была у нас одна женщина — Таня, но она не в счет: ни мать, ни дитя.

Беридзе вспомнил:

— Умара мне сказал: «Когда сварю весь нефтепровод, отпуск давай. В Казан поеду и в тот же день жениться стану — нельзя одному жить, семья нужен, дети нужен, уютный, теплый жизнь хочу».

Таня ждала, что он скажет дальше, ее взгляд смутил Беридзе, и он обратился к сосредоточенно молчавшему Алексею:

— А ты? На что бы ты набросился, вернувшись из тайги?

— Напросился бы в постояльцы в теплый дом Залкинда, арендовал бы угол с мягким диваном и лежа стал бы читать одну за другой толстые приключенческие книги вроде «Трех мушкетеров», — с грустью высказал свое желание Алексей.

У Беридзе сжалось сердце: «Бедняга, тебя бы сейчас и впрямь в хорошую семью, под опеку умных, сердечных людей — на неделю хотя бы». Вслух он сказал:

— Живет человек в нормальных культурных условиях и недоволен, ворчит-брюзжит, все не так ему и не этак. А как побывал в тайге или в Арктике с годик — начинает понимать и ценить каждую вещь в своей оставленной квартире.

— Когда вы появитесь в городе, вам пришлют повестку из парикмахерской, — сказала Таня, глядя на его бороду. — Скажут: как не надоест носить эту тяжесть!

— Не пойду в парикмахерскую. По статистике, только у троих на Дальнем Востоке такие бороды: у одного старика-партизана, у семидесятилетнего сторожа рубежанской гостиницы да у меня. После смерти стариков я останусь единственным обладателем этой красоты.

Разговор зашел о событиях, преждевременно старящих человека.

— Каждый месяц войны равен годам, — заметил Тополев. — Юноша, которому стукнуло ныне двадцать, через год станет ровесником тридцатилетнему зрелому мужчине. Я, конечно, имею в виду не внешность.

Алексей заметил на себе пытливый взгляд Тани и спросил ее:

— Постарел, правда? Седина откуда-то взялась, — он потрогал седую прядь, заметно выделявшуюся даже на его светлых волосах.

Таня не скрыла того, что подумала о нем.

— Ты изменился, Алеша. Седина — пустяк. Если можно так сказать, раньше ты был как дом, где раскрыты все двери и окна, а сейчас этот дом наглухо заколочен.

Георгий Давыдович хотел к этому прибавить: «Напрасно Алексей так замкнулся в себе — одному труднее справляться с горем», — и сдержался, не желая бередить его рану.

Они удивились, что плавание их закончилось столь быстро: катер несколько раз с шумом задел бортами за что-то, должно быть за причал, и остановился. На выходной лесенке их встретил Полищук.

— Попали в беду, товарищ главный инженер, — виновато сказал он.

Беридзе велел Тане и Тополеву оставаться в каюте, а сам с Алексеем вылез наружу. Ветер усилился. Катер зажало меж больших льдин, забивших фарватер.

— Я попытался обойти стороной — не вышло. Лед пошел сплошняком. Думал проскочить, лавировал сколько мог. Досада какая, километра четыре осталось до берега, пустяк, — рассказывал обескураженный Полищук.

— Да, пустяк, — процедил Беридзе, вглядываясь в медленно проплывшие далекие, неясные очертания берега.

— Попробуйте растолкать это вот скопление льдин, — предложил Беридзе Полищуку.

— Уже пробовал.

— И еще раз надо пробовать, — сказал Алексей и присоединился к парням из команды катера. Они старались баграми оттолкнуть льдины от бортов.

Полищук побежал к мотористу. Тревожные гудки с безнадежной равномерностью понеслись над проливом. Катер задрожал, напирая на две большие глыбы, обложившие его с носовой части.

— Опускайся, куме, на дно, не трать силы понапрасну,— решил пошутить Кондрин, стоявший тут же вместе с сержантом. Видя вокруг себя спокойных людей, он не понимал всей опасности положения. — Командуйте, товарищ главный инженер, петь отходную.

— Вы лучше перестаньте петь Лазаря и вообще помалкивайте, — обрезал его Беридзе.

Он цепко ухватился за багор, которым Алексей уперся в льдину, наползавшую на катер.

— Простить себе не могу, Алеша! Поторопился я с этой поездкой и втянул всех вас в беду.

— Ударь себя кулаком в грудь, легче будет, — отозвался Алексей, покраснев от натуги и тяжело дыша.

— Осторожнее! — крикнул Полищук одному из моряков, чуть не сорвавшемуся с катера. Он оглядел инженеров, словно оценивая их, и тоном приказа сказал: — Будем чередоваться, иначе скоро выдохнемся. Идите пока в каюту. Позову, когда потребуетесь. Вы, товарищ сержант, помогайте нам.

— Есть! — отозвался тот и приказал Кондрину: — Берите-ка этот багор...

Теперь в каюте было слышно, как завывал ветер и трещал лед. Прерывисто сипел гудок. Мотор то затихал, то снова начинал стучать, и тогда катер весь содрогался.

— Что нахмурились? Ничего страшного нет. Немножко прогуляемся в сторону, велика беда, — сказал Беридзе, блеснув зубами.

Георгий Давыдович сидел напротив Тани. Уже не таясь, девушка неотрывно смотрела на него.

— Какие у вас глаза! — не мог скрыть своего изумления Беридзе. У него прояснилось на душе от ее взгляда.

— Какие?

— Говорящие, что ли... Трудно выразить. В них можно увидеть, о чем вы думаете.

— Хорошо, что высказались вместо меня.

— Про твои глаза, Татьяна, Гейне так сказал, — вмешался в разговор Тополев: — «Большие ли у нее глаза? Откуда же я знаю? Разве можно определить калибр оружия, когда оно направлено на тебя, чтобы поразить снарядом».

Таня и Беридзе рассмеялись. Алексей с симпатией и грустью смотрел на них и прислушивался к тому, что происходило наверху.

— Давайте рассказывать разные истории, — предложил Беридзе. — Или вечные проблемы разрешать. Пока нас прибьет к берегу — успеем разрешить все проблемы.

— Какие, например? — поинтересовалась Таня.

— Мало ли какие! Проблемы любви, жизни, смерти. Как, по-вашему, что самое сильное в человеке?

— Наверное, любовь, — предположила Таня.

— А хотите, я докажу, что самое главное и всеподчиняющее себе — это чувство желудка? Могу рассказать одну убедительную историю.

Беридзе предложил это с серьезным видом, но Таня с сомнением покачивала головой, угадывая шутку. Тополев вдруг тихо и как-то сердечно рассмеялся.

— Чему вы смеетесь, Кузьма Кузьмич? — спросила Таня. — Вы знаете эту желудочную историю?

— Нет, не знаю. Я закрыл глаза, и мне показалось, будто мы сидим в уютной комнате за вечерним чаем.

— Похоже, — с усмешкой подтвердила Таня. — За вечерним чаем старшие рассказывают младшим истории из своего темного прошлого, Георгий Давыдович расскажет о победе желудка над сердцем, а тогда и ваша очередь.

Беридзе ничего не успел рассказать. В неожиданно открывшийся люк влетели брызги воды, сверху заглянул Полищук:

— Попрошу сменить команду. Товарищу Тополеву и Татьяне Петровне лучше, пожалуй, не беспокоиться.