Будаг — мой современник - Али Кара оглы Велиев

— Не прикидывайся, Велиш! Про таких, как ты, люди говорят, что черту папаху сошьет, да на базаре другому продаст! Иди и скажи отцу, что вы просчитались. Нечего Будагу ходить к вам в дом! Оставьте его в покое! Я и сам найду возможность поговорить с твоим отцом.

На другой день Джабир действительно выполнил свое намерение. Мы оба надеялись, что теперь меня, наверно, оставят в покое.

Я был благодарен Джабиру. Помимо своей воли я попал в нелепую историю, и если бы не он, я, наверно, женился бы на женщине, которую не любил.

Джабир все больше нравился мне. Особенно внушала симпатию его преданность друзьям. За друга он стоял стеной.

С того времени, как его избрали секретарем городской партийной ячейки, он довольно часто разъезжал по соседним селам. Много времени уделял работе врачей города, которые помогали жителям сел. И работа среди женщин давала свои плоды: за короткое время в партийную ячейку города вступили пятнадцать женщин.

После поездок по селам Джабир составлял подробные отчеты о положении дел на местах. И часто советовался со мной, прислушивался к моему мнению.

Однажды Джабир уехал в очередную командировку по волости, и кто-то просунул мне под дверь письмо без подписи:

«Зачем ты сюда приехал? Пить айран или марать бумагу? Помни: тот, кто задевает нашу честь и позорит девушек, рано или поздно поплатится! Ты думаешь, это тебе Баку? Нет, здесь Курдистан! Здесь убить словоохотливого человека легче, чем свернуть голову воробью! Предупреждаем тебя: если не возьмешься за ум, пеняй на себя!»

Кто мог его написать? Очевидно, кто-то, заинтересованный в том, чтобы я молчал и никуда ничего не писал. Мысль, что это отец Кюбры, я отбросил тут же. Вероятнее всего, это сочинил если не сам Кепюклю, то уж наверное кто-то из его дружков-защитников. Хотят проверить, испугаюсь ли я… Жаль, что в городе нет Джабира, его присутствие мне было сейчас крайне необходимо.

НОВАЯ ПЬЕСА

Заведующий центральным городским клубом по нескольку раз на день приходил ко мне в Политпросвет, советуясь иногда даже по пустякам. Но за последние дни он исчез. Это вызвало недоумение работников Политпросвета.

Через несколько дней кто-то сказал, что теперь Абульфат так же часто, как раньше к нам, стал наведываться в управление внутренних дел уезда. Мы голову ломали: что он там делает?

Прошло еще несколько дней, и до нас дошли слухи, что в центральном клубе репетируют новую пьесу под названием «Окровавленный платок». Работники Политпросвета заинтересовались, что за пьеса и кто ее автор. Но директор клуба нас явно избегал. Тогда я послал за ним курьера.

— Абульфат, — сказал я, — говорят, что в клубе репетируют новую пьесу. Почему мы ничего не знаем о ней?

Он помялся:

— Вы часто бываете в деревне, поэтому я не успел вам сказать…

— Послушай, любезный, сколько же тебе надо времени, чтобы сообщить о новой пьесе? Месяц? Может, ты все-таки принесешь ее нам, чтобы и мы могли ознакомиться с тем, что ставит на своей сцене центральный клуб?

Тут вмешался в разговор один из инструкторов Политпросвета:

— Абульфат, иной раз ты пристаешь к нам с такими пустяками, а теперь, когда в клуб принесли новую пьесу, ты избегаешь нас, а ведь надо, чтоб мы прочли ее и высказали свое суждение.

Абульфат начал защищаться:

— Пьеса у нас только месяц, но автор ее вызывает меня каждый день к себе, дает дополнительные указания. А в остальное время мы репетируем, так что и минуты не остается ни на что другое.

— А пьеса хоть хорошая?

— Мы над ней работаем с актерами, правим то, что не удалось автору…

— А кто автор?

— Зюльджанахов.

— Начальник уездного ЧК? — удивился я.

— Да, а что? — дерзко переспросил Абульфат.

— Нет, мы не возражаем, но, пожалуйста, — настоял я, — принеси нам пьесу, хотим ее прочесть.

И он принес. Когда мы прочли пьесу в Политпросвете, начался хохот. Собственно, назвать прочитанное «пьесой» было нельзя. Зюльджанахов записал случаи из своей практики — из работы загса, милиции и пожарной охраны. Ему, видимо, казалось, что собранные вместе эпизоды могут составить пьесу. А директор центрального клуба из страха, что автор — человек, обладающий большой властью, — сможет усложнить его жизнь, испугался сказать автору, что пьеса никуда не годится.

Сейчас мы думали: кому из нас поговорить начистоту с Зюльджанаховым? Все молчали, и пришлось мне взять на себя эту неприятную миссию.

И я поговорил с ним. Но с того дня Зюльджанахов затаил обиду на меня. Если бы только обиду!.. Он вызывал к себе в кабинет и допрашивал почти всех людей, имевших со мной какие-либо дела или говоривших со мной: соседей, сослуживцев… Он собирал против меня «материалы».

Дела Политпросвета шли хорошо, о наших успехах упоминали в газете «Коммунист» и «Ени фикир» («Новая мысль»), выходившей в Тифлисе, поэтому я не особенно огорчался тому, что меня невзлюбил Зюльджанахов.

Однажды меня послали с лекциями в село Пирджахан.

Как всегда, после лекции люди собрались вокруг меня, говорили о жизни, о порядках. И тут я узнал, что заместитель председателя исполкома — сеид и близкий человек Султан-бека Султанова, бывшего владыки этих краев, оставившего о себе недобрую память.

Самому сеиду было лет сорок — сорок пять, у него были три кябинных жены, с которыми он заключил брачный договор у моллы. И от каждой жены у него было по пять сыновей.

Пользуясь своим служебным положением, сеид за взятки освобождал от призыва в армию сынков местных богатеев, а своим родственникам и женам снижал нормы налогов.

Председатель исполкома, преданный делу большевик, опасался критиковать своего заместителя, зная его вредный и крикливый нрав. К тому же председатель был малограмотным человеком и зависел во многом от своего заместителя.

Я вернулся в Лачин и все рассказал в уездном комитете партии.

Мою докладную переслали Зюльджанахову. А он вызвал к себе заместителя председателя исполкома из Пирджахана и показал ему мою докладную. Не знаю, на чем они порешили, но сеид так и остался на своей должности.

Тогда я подумал, что нельзя оставлять безнаказанным Зюльджанахова, позволяя ему вершить и дальше свои грязные дела.

Я написал фельетон в стихах, но не успел его никуда отправить: в Лачин приехала наконец давно ожидаемая комиссия.

КОМИССИЯ

Я знал, что противники мои готовятся к бою, но не намерен был отступать. Во мне росла уверенность, что и Кепюклю, и сеид, и Зюльджанахов будут разоблачены. А на их освободившиеся места придут дети рабочих и крестьян.

Комиссия, состоявшая из трех