Иван Ефремов - Ольга Ерёмина

С огромным интересом ехал Ефремов, с молодых лет увлекавшийся астрономией, на берега Янцзы, в Нанкин, где на Пурпурных горах возвышаются над городом купола обсерватории Цзыцзиньшань. Постройки обсерватории, сооружённой в 1928 году, выдержаны в стиле старинной китайской архитектуры.

На Пурпурных горах советским учёным показывали два довоенных зеркальных телескопа, сделанных в Германии. Внимание Ефремова больше привлекли старинные китайские книги и бронзовые приспособления для изучения астрономии: гномон династии Мин, альтазимут цинской эпохи и небесный глобус I века нашей эры. Небесный глобус поразил палеонтолога: на его бронзовую поверхность были нанесены узоры созвездий, которые можно увидеть исключительно из Южного полушария. Это могло означать только одно: восточные мореплаватели сумели проникнуть в южные моря за 14 столетий до Магеллана.

Получив столь мощный толчок, заработала фантазия писателя: Иван Антонович задумал рассказ «Высокий перекрёсток».[224] Писатель хотел соединить историю Китая и исследование механизмов памяти. Тема, заложенная в рассказе «Эллинский секрет», получала неожиданное развитие: мозг героя, прямого потомка отважных мореплавателей, хранит память об этом путешествии в виде едва уловимых, смутных воспоминаний. Сложным путём удаётся записать слабые импульсы наследственной памяти и расшифровать их, восстановив историческую загадку.

При написании романа «Лезвие бритвы» Ефремов вернётся к своей смелой идее, но на материале более древней истории.

Длительный перелёт, акклиматизация и реакклиматизация, множество переездов внутри Китая привели к обострению болезни. Сразу после возвращения из путешествия стенокардия разыгралась вовсю, и Ефремов выбыл из строя на долгий срок. Лишь после Нового года он встал с постели, чтобы на два месяца уехать в «Узкое».

Таисия Иосифовна в письме Дмитревским с грустью рассказывала: «Сегодня была у И. А. С 2 января он находится в санатории «Узкое». Он очень ослабел, лёжа почти 11/4 месяца в постели. Поэтому его пришлось нести на руках на второй этаж. Сейчас он уже ходит, можно сказать, ничего, но ещё с палкой и не спускается со второго этажа, а гуляет на балконе. Первые дни он очень грустил и был обеспокоен, что остался без домашнего присмотра, поэтому ездим к нему каждый день.

Со вчерашнего дня, как он сам сказал, наступил перелом в лучшую сторону. Сегодня он чувствовал себя бодрее, чем все эти дни. Очень на него жалко глядеть. Помнишь, Танюша, как мы ходили в Малеевке за грибами, делая почти по 15 км?

Ну сейчас (тьфу, тьфу, не сглазить) пока всё хорошо, я становлюсь суеверной. Вам он просил передать, что он Вас не забыл, а помнит и любит всё семейство. И обязательно, как крепче встанет на ноги, напишет обстоятельное письмо».[225]

Ефремов в ожидании ответа от президиума академии о свободном расписании не оставлял мысли вернуться в ПИН. Однако возникло неожиданное препятствие: оказалось, возвращаться Ефремову было вроде как некуда — место заведующего лабораторией занято! По традиции, существовавшей в Академии наук, заведующих лабораториями избирали на пять лет и нового руководителя нельзя было назначить — только выбрать. До выборов было ещё больше года, но на должности уже числился другой человек — 33-летний Леонид Петрович Татаринов.

Иван Антонович заявление об увольнении не писал. Ему не хотелось разбираться, как и почему это случилось, хотя ясно было, что Татаринов не мог стать заведующим без воли на то директора — Юрия Александровича Орлова.

Иван Антонович знает, куда направить свой путь. С 1959 года официально он больше не сотрудник ПИНа. Теперь главным делом его жизни станет литература. Огромный поток читательских откликов на «Туманность…» и публикация повести «Cor Serpentis (Сердце Змеи)» подтверждают правильность выбранного курса.

В 1959 году в Москву, в Палеонтологический музей, впервые приехал профессор Эверетт Клэр Олсон — он хочет встретиться именно с Ефремовым. В 1961 году Олсон второй раз приедет в СССР, и вновь их общение с Ефремовым будет плодотворным и тёплым. Двух палеонтологов свяжет не только интерес к науке, но и подлинная человеческая дружба.

В 1962 году профессор Олсон в своей сводке по пермским позвоночным составил тафономический обзор американских отложений. Благодаря этому обзору и переводу «Каталога…» тафономия стала известна среди американских палеонтологов.

«Дискуссия о колене» и её подоплёка

В середине 1950-х годов многолетние дружеские чувства Быстрова к Ефремову сменились холодом. Странная история, именуемая в дневниках Алексея Петровича «Дискуссией о колене»,[226] началась в 1955 году, когда Орлов прислал ему на рецензию рукопись о титанофонеусах. Быстров нашёл рукопись никуда не годной. Работу невозможно было исправить, её надо было писать заново — об этом Быстров и сообщил директору ПИНа настолько тактично, насколько это было возможно. Орлов отмолчался. В мае 1956 года Алексей Петрович получил письмо от Ефремова — в конверт была вложена фотография, сделанная с американской карикатуры на палеонтолога: старый учёный, похожий на Дон Кихота, едет на осле, а перед ним на дороге белеет череп единорога. Иван Антонович приписал несколько шутливо-ироничных строк.

Быстров оскорбился: он решил не отвечать, считая, что его беспощадная правка и критика орловской работы расценены как попытка «изничтожить» палеонтологию позвоночных в СССР. Однако вскоре в книге Ефремова «Фауна медистых песчаников» он обнаружил ряд ошибок. В частности, на схематичных рисунках рептилий колени были вывихнуты назад, тогда как у позвоночных колени — вперёд. Алексей Петрович воспользовался этим, нарисовав остроумную карикатуру.

Летом 1956 года он получил от Ефремова ответ — вновь фотография, на этот раз изящной девчонки в модном купальнике, и шутливая приписка про любимый профессором Быстровым вид наземного позвоночного и коленный сустав.

Алексей Петрович ответил двумя рисунками, один из которых — шутливый танец девушки и горгонопсихи — был, по его мнению, весьма язвительным. Профессор негодовал, что Ефремов считает себя гениальным и непогрешимым, и ждал от него признания собственной некомпетентности. Иван Антонович, живший в то время в Мозжинке и погружённый в работу над «Туманностью Андромеды», состязаясь в остроумии с другом, воспринимал это сначала как возможность расслабиться и пошутить.

Получив ещё раз рисунок и отправив фотографию с шутливой припиской, Ефремов через некоторое время вновь держал в руках нарисованную тушью сценку: крокодил крадёт у «пляжницы» штаны. Картинка, которая могла бы вызвать только весёлый смех, сопровождалась, однако, категорическим требованием признать в дискуссии о колене свою ошибку, иначе Быстров считает себя вправе думать, что Ефремов ничего не понимает в морфологии позвоночных.