Рассвет над морем - Юрий Смолич

— Я имел в виду… — начал было примирительно генерал д’Ансельм.

Но Риггс бесцеремонно перебил его:

— Вы, конечно, имеете в виду, генерал, Мирную конференцию в Париже? Точнее — ее руководителей: вашего премьера мосье Клемансо, сэра Ллойд-Джорджа и президента Вильсона? Ке фер, мэ се вре, женераль![44] Все мы здесь — вы, адмирал Боллард и я — только застрельщики на поле боя и солдаты, выполняющие волю нашего верховного командования. Мне тоже известно, что между мосье Клемансо, сэром Ллойд-Джорджем и президентом Вильсоном еще не достигнуто окончательного соглашения в вопросе определения основной силы среди антибольшевистских формирований. Однако мы имеем указание поддерживать все антибольшевистские силы. Н-эс-па, женераль?

Генерал д’Ансельм уже окончательно остыл. Генералу уже давно стало скучно. Он уже понял, что погорячился, что, пожалуй, время бы и успокоиться, и только для того, чтобы не подрывать своего престижа, он еще ворчливо огрызнулся:

— Все это, разумеется, так, я и сам такого же мнения. Но хорошо вам, когда ваших солдат здесь, на фронте, нет и весь позор должны принимать на себя французские вооруженные силы. Неделю назад под Бендерами отказался идти в бой Пятьдесят восьмой полк. Вчера не захотел выступить из Одессы на позиции Сто тридцать шестой. Из других частей я тоже получаю рапорты командиров о том, что среди солдат растут демобилизационные настроения — нежелание воевать «за чужие», как говорят они, интересы… Посидели бы вы в моей шкуре, полковник…

Риггс снова перебил:

— На севере, около Мурманска и Архангельска, а также на Дальнем Востоке и в Сибири нет ни одного французского солдата, там действуют исключительно американские полки, генерал. Однако я до сих пор что-то не слышал, чтобы хоть один американский солдат отказался стрелять в большевистских разбойников…

Генерал д’Ансельм проглотил и эту пилюлю и пока раздумывал, как же ему теперь подштопать свой престиж, Риггс еще добавил:

— А бунтовщиков надо расстреливать, генерал! Вы, генерал, чересчур мягкосердечны и гуманны. Расстреливайте, расстреливайте — патронов хватит! А если патронов вам не хватит, то я могу подбросить с наших баз, с Балкан и из Италии…

Собственно на этом разговор и закончился. Генерал сделал потугу на какую-то не особенно удачную, хотя и вполне аристократическую остроту и вынужден был положить трубку.

Риггс тоже положил трубку и сказал Гейку Шеркижену, сидевшему рядом:

— Поет мне о позоре для французских вооруженных сил! Плевать нам на его вооруженные силы! Этому олуху, как, впрочем, и всем ему подобным, конечно, не разобраться во всей этой катавасии. Его, видите ли, задевает, что тут нет американской армии и в Западной Европе бьют баклуши два миллиона американских солдат, вооруженных не его французскими пищалями времен Франко-прусской войны, а новейшим автоматическим оружием. Скажите пожалуйста! Так они для него и приготовлены! Большевики, разумеется, угроза первостепенная, но пусть наши солдаты подождут: им придется еще прибирать к рукам и французских и английских голодранцев…

У генерала д’Ансельма были, однако, основания рвать и метать и не только потому, что Киев взяли большевики, а Красная Армия успешно наступала по всей линии большевистско-петлюровского фронта.

Дела командующего объединенными силами Антанты на юге России были плохи не только на петлюровском фронте, который откатывался на западе до Винницы, а в центре до Днепра. Дела были плохи и по всей территории, на которой юридически существовала еще власть директории, — от западных границ Украины до Донбасса и Харьковщины и от берега Днепра до берегов Буга и Днестра.

На всей этой территории, охватывающей полдесятка бывших губерний, во многих районах, разрастаясь подчас на целые уезды, возникали крестьянские восстания против Петлюры. В городах, особенно в крупных индустриальных центрах, создавались уже и Советы рабочих и солдатских депутатов, которые существовали пока что наряду с петлюровскими «трудовыми радами», но требовали передачи им всей полноты власти и держали в готовности свои вооруженные рабочие дружины. Вооруженные силы УНР были бессильны что-либо предпринять против этих советских островков на «своей» территории, так как не встречали поддержки населения. Кроме того, в самом руководстве петлюровской армии разгоралась борьба различных течений, появились десятки больших и малых атаманов и атаманчиков, которые враждовали между собой, ориентируясь на разные националистические партии или просто соперничая друг с другом. В воинских частях возникали бунты, некоторые части и совсем выходили из подчинения петлюровского командования, оголяли линию фронта и разбегались. Трудовое крестьянство, насильно мобилизованное после антинемецкого и антигетманского восстания в части петлюровских войск, уже разбиралось, куда вовлекли его петлюровские провокаторы. Крестьяне уже понимали, что директория отстаивает интересы помещиков и кулаков, а беднейшему крестьянству земли не даст. И трудовое крестьянство поворачивало оружие против контрреволюции и наемников международного империализма — украинских буржуазных националистов.

Таков был тот «заслон» против наступления Красной Армии, в котором только теперь разочаровался генерал д’Ансельм.

Однако и по внутреннему кольцу этого «заслона», на одесско-николаево-херсонском плацдарме, по линии разграничения петлюровских войск и франко-греческой армии, творилось что-то непонятное. Из рабочих дружин и крестьянских повстанцев здесь формировались партизанские отряды, которые от Днестра до Буга и до днепровских плавней создавали почти беспрерывную цепь, отделяя интервентов от петлюровского «заслона». Эти отряды в большинстве случаев именовали себя или Красной гвардией, или Красной Армией, и командирами или комиссарами во всех этих отрядах были большевики. Французская и американская разведки уведомляли, что большевистские комиссары в большинстве случаев направлены из Москвы, Харькова и даже из… Одессы. Одесское большевистское подполье тоже создавало сейчас так называемую «внешнюю» армию, имевшую задание наступать непосредственно на Николаев, Херсон и Одессу.

Это уже было черт знает что такое! И командующий объединенными силами союзных армий в Одессе, Николаеве и Херсоне имел все основания жаловаться на свое плохое настроение. Тем более что и на самом одесско-николаево-херсонском плацдарме — в самой зоне своего собственного «господства» — каждая часть оккупационной армии чувствовала себя точно в окружении и вынуждена была постоянно держать круговую оборону. Весь одесско-николаево-херсонский плацдарм бурлил, словно море в двенадцатибалльный шторм. Ни в одно село французские и греческие отряды не могли просто войти; они должны были сперва высылать разведку, а потом занимать село с боем. Ни в одном городе оккупационный гарнизон не мог спокойно расположиться на ночной бивуак, так как чуть ли не каждую ночь если не вспыхивало восстание, то неизвестными группами из местного населения производились диверсионные акты, а караульных, выставленных на ночь, приходилось утром хоронить в братских могилах… Некоторые районы в «зоне» и вообще не были подвластны и почти не контролировались оккупационной армией; они оставались непокоренными островками, на территории которых действовала советская власть.

А в некоторых селах, зажатых в клещах французских, белогвардейских и петлюровских частей, случалось и так, что в одну из темных ночей из села неожиданно исчезала группа людей. Так, скажем, в степном селе Анатольевне какой-то местный крестьянин Жила вывел группу человек в двадцать из села. По сведениям разведки, эта группа, вооруженная оружием, которое было припрятано крестьянами еще со времен немецкой оккупации, ушла на юг — по направлению к Днестру…

И самым страшным для оккупационного командования в Одессе было то, что все эти направленные против оккупационных войск в оккупированной зоне боевые группы действовали не стихийно, а — как точно информировала разведка — выполняли директивы не только из Москвы и Харькова, но и большевистского подполья… из самой Одессы!

Командующего оккупационной армией это приводило в бешенство. Из Одессы — из-под самого носа семнадцати контрразведок!

А что творилось под носом у этих семнадцати контрразведок — в самой Одессе, цитадели пятидесятитысячной десантной армии?

Заводы бастовали, а безработные создавали «комитеты протеста и действия». Разведка уверяла, что на каждом предприятии уже существует подпольный повстанческий ревком. Разведка клялась, что большевики подготавливают всеобщее восстание.

Город засыпали прокламациями, на стенах домов и заборах появлялись большевистские лозунги. В городе выходила и распространялась среди населения подпольная большевистская газета.