Падение титана, или Октябрьский конь - Колин Маккалоу

— Meretrix mascula! Femina mentula! Грязная, сумасшедшая, низкорожденная verpa!

Порция поднялась на ноги и набросилась на Сервилию, пустив в ход зубы и ногти. Две женщины дрались с переменным успехом, яростно, молча. Эпафродит звал на помощь. Женщин смогли растащить только шестеро слуг.

— Заприте ее в ее комнате! — задыхаясь, велела Сервилия, очень довольная, что сумела взять верх.

Вон она, Порция, вся в крови, поцарапанная и избитая!

— Идите! Делайте, что вам сказано! — рявкнула она. — Делайте, иначе я всех вас распну!

Трое философов высунулись из дверей, но никто не осмелился подойти, никто не протестовал, когда стонущую, кричащую Порцию дотащили до ее комнаты и заперли там.

— Что смотрите? — крикнула хозяйка дома троим философам. — Хотите висеть на крестах, насосавшиеся дешевого пойла пиявки?

Они спрятались в свои комнаты, но Эпафродит остался на месте. Когда Сервилия в таком состоянии, лучше быть при ней.

— Дит, то, что она тут наговорила, — это правда?

— Боюсь, что да, госпожа. Хозяин с другими укрывается в храме Юпитера Наилучшего Величайшего.

— С другими?

— Их там сколько-то человек. Гай Кассий тоже убийца.

Она покачнулась, схватилась за Дита.

— Помоги мне дойти до комнаты, и пусть кто-нибудь вымоет здесь. Сообщай мне все новости, Дит.

— Да, госпожа. А… госпожа Порция?

— Останется там, где находится. Не давать ни еды, ни питья. Пусть сгниет!

Прогнав служанку, Сервилия захлопнула дверь и упала на кушетку, мотая из стороны в сторону головой. Цезарь? Мертв? Нет, этого не может быть! Но это случилось. Катон, Катон, Катон, чтоб ты за это вечно катал камни в аду! Это ты виноват, больше никто. Это ты привел сюда эту шлюху, это ты вложил в голову Брута идею жениться на ней, это ты и тот mentula, твой отец, разрушили мою жизнь! Цезарь, Цезарь! Как я любила тебя! Я всегда буду любить тебя, я не смогу избавиться от этого чувства.

Она затихла, ресницы веером опустились на мертвенно-бледные щеки. Пришли сладкие мысли. Она стала придумывать, какими способами убьет Порцию. О, какой это будет день! Потом резко открыла глаза. Взгляд стал яростным и тяжелым. Нет. В первую очередь надо решить намного более важный вопрос — как выручить Брута, чтобы эта безумная катастрофа не погребла его бесповоротно, чтобы род Сервилия Цепиона и род Юния Брута вышел из нее, не потеряв ни состояния, ни репутации. Цезарь мертв, но крах семейства его не вернет.

— Уже два часа, как стемнело, — сказал Антоний. — Теперь, пожалуй, можно.

— Можно что? — спросила Фульвия. Взгляд ее фиолетово-синих глаз потемнел. — Марк, что ты задумал?

— Пойду в Общественный дом.

— Зачем?

— Чтобы убедиться, что он действительно мертв.

— Конечно, он мертв! Если бы это было не так, кто-нибудь тебя известил бы. Останься дома, пожалуйста! Не оставляй меня одну!

— С тобой ничего не случится.

И он ушел, накинув на плечи зимний плащ.

Карины, один из самых богатых кварталов Рима, ответвляясь от Эсквилинского холма, почти примыкали к Форуму. А от квартала публичных домов их отделяли несколько храмов и дубовая роща. Идти было недалеко. Лампы отбрасывали колеблющийся свет на Священную дорогу, очень людную в этот поздний час, ибо все шли к центру Рима в ожидании хоть каких-нибудь новостей. Закрыв лицо плащом, Антоний пробился через толпу, двигавшуюся к Нижнему Форуму, и продолжил путь. Пространство вокруг Общественного дома было заполнено. Он опять пробился сквозь толчею и на глазах у всех, чего совсем не хотел, постучал в дверь. В ту, что вела в покои великого понтифика, являвшиеся резиденцией Цезаря. Никто его не остановил. Многие безутешно плакали. Все это были простые римляне. Ни одного сенатора. Ни одного.

Узнав Антония, Трог открыл дверь настолько, чтобы он смог протиснуться внутрь, и быстро закрыл ее. За Трогом стоял Луций Пизон, его смуглое лицо было мрачным.

— Он здесь? — спросил Антоний, бросив плащ Трогу.

— Да, в храме. Пойдем, — ответил Пизон.

— А Кальпурния?

— Моя дочь в постели. Этот странный египтянин дал ей снотворное.

Храм располагался между двумя половинами Общественного дома. Это было огромное помещение без какой-либо статуй, ибо оно принадлежало numina, призрачным римским богам, бесформенным и безликим, чей культ на несколько столетий предвосхитил зачатки греческих религиозных представлений и служил основной составляющей религии Рима. Эти незримые силы управляли разнообразными функциями, действиями и вещами. Им, например, были подвластны кладовые, зернохранилища, колодцы и перекрестки. Зал был залит ярким светом, идущим от множества канделябров. Большие двойные бронзовые двери распахнуты в обе стороны: одни — на колоннаду, обегающую перистиль, другие — в мистическую обитель царей с двумя миндальными деревцами и тремя мозаичными дорожками, ведущими к дальним дверям. Вдоль каждой из стен этого помещения располагались восковые маски старших весталок со времен первой весталки Эмилии, встроенные в миниатюрные подобия храмов, каждый на дорогом пьедестале.

Цезарь сидел на черных похоронных дрогах в центре зала и словно бы спал. Только Хапд-эфане знал, что верхняя часть левой стороны его лица тщательно смоделирована из нанесенного на кисею воска. Глаза и рот закрыты. Шокированный и испуганный намного сильнее, чем ожидалось, Антоний медленно подошел к дрогам и заглянул в лицо спящему. Великий понтифик был облачен в соответствующие одежды. Тога с туникой в алую и пурпурную полосы, на голове дубовый венок. Не было, правда, кольца с печаткой, которое он обычно носил. Длинные тонкие пальцы сложены на коленях, ногти подстрижены и отполированы.

Внезапно Антоний понял, что больше не может этого выносить. Он повернулся, вышел из храма и направился в кабинет Цезаря. Пизон шел за ним.

— Здесь есть какие-нибудь деньги? — спросил Антоний.

Пизон удивился.

— Почем я знаю? — довольно грубо ответил он.

— Кальпурния знает. Разбуди ее.

— Что?

— Разбуди Кальпурнию! Она знает, где он держит деньги.

Говоря это, Антоний открыл ящик письменного стола и стал шарить в нем.

— Антоний, прекрати!

— Я наследник Цезаря, все равно все это будет моим. Какая разница, сейчас или позже я возьму отсюда немного? Меня преследуют кредиторы, я должен найти хоть какие-то деньги, чтобы завтра же заткнуть им рты.

В гневе Пизон был ужасен. Лицо его от природы имело зверское выражение, а оскал дополнительно обнажал ломаные и гнилые клыки. Он схватил Антония за руку, выдернул ее из ящика и задвинул его.

— Я сказал, прекрати! И я не собираюсь будить мою бедную дочь!

— Говорю же тебе, я его наследник!

— А я — душеприказчик! И ты ничего здесь не сделаешь и ничего не возьмешь, пока я не увижу его завещание! — объявил Пизон.

— Хорошо, это можно организовать.

Антоний быстро вернулся в храм, где Квинктилия, старшая весталка, проводила ночное бдение возле тела главного жреца Рима.

— Ты! — рявкнул Антоний, грубо сдернув ее со стула. — Принеси завещание Цезаря!

— Но…

— Я сказал, принеси мне завещание Цезаря, и сейчас же!

— Не смей беспокоить сон Цезаря! — прорычал Пизон.

— На это мне нужно время, — пролепетала испуганная Квинктилия.

— Тогда не трать его понапрасну! Найди завещание и принеси в кабинет. Шевелись, толстая, глупая свинья!

— Антоний! — рявкнул Пизон.

— Он мертв. Ему все равно! — Антоний махнул рукой в сторону Цезаря. — Где его печатка?

— У меня, — просипел Пизон.

Его душил гнев, не давая кричать.

— Отдай мне ее! Я его наследник!

— Нет, пока я не буду в этом уверен.

— У него должны быть ценные бумаги, купчие и все такое, — пробормотал Антоний, роясь в бюро.

— Есть, но не здесь, алчный и глупый осел! Все у банкиров. Он ведь не Брут, чтобы заводить в доме комнаты-сейфы.

Опередив Антония, Пизон сел за стол.

— Молю богов, — холодно сказал он, — чтобы смерть твоя была медленной и ужасной.

Появилась Квинктилия со свитком в руке. Антоний двинулся к ней, но она ловко обогнула его и с удивительным проворством передала свиток Пизону. Пизон взял свиток и поднес его к лампе, проверяя, цела ли печать.

— Спасибо, Квинктилия, — сказал он. — Пожалуйста, попроси Корнелию и Юнию прийти сюда в качестве свидетельниц. Этот неблагодарный настаивает, чтобы завещание Цезаря было вскрыто сейчас.

Три весталки, с головы до ног в белом, встали возле стола. На головах семь накрытых вуалью кругов витой шерсти. Пизон сломал печать и развернул документ.

Он и так умел бегло читать, а тут ему еще помогло обыкновение Цезаря ставить точку над первой буквой каждого слова. Прикрывая рукой текст от пары горящих нетерпением глаз, Пизон быстро просмотрел его. Не говоря ничего, он запрокинул голову и захохотал.