Доктрина шока - Наоми Кляйн

Если же говорить обо всем мире, то твердые противники неолиберальной экономики побеждают на одних выборах за другими. Президент Венесуэлы Уго Чавес, использовавший в своей предвыборной кампании программу «социализма XXI века», в 2006 году был выбран на третий срок, набрав 63 процента голосов. Несмотря на попытки администрации Буша представить Венесуэлу псевдодемократической страной, опрос в том же году показал, что 57 процентов венесуэльцев удовлетворены положением своей демократии. Это ставит Венесуэлу по уровню одобрения на второе место в Латинской Америке после Уругвая, где правительство сформировала коалиционная партия левых «Френте амплио», а серия референдумов сорвала планы проведения масштабной приватизации13. Другими словами, в двух государствах Латинской Америки, где результаты голосования стали реальным вызовом для «вашингтонского консенсуса», граждане обрели новую веру в способность улучшить свою жизнь демократическим путем. От этого энтузиазма резко отличается положение в тех странах, где экономическая программа остается прежней, несмотря на любые обещания, данные во время предвыборной кампании. Тут опросы показывают устойчивое снижение веры в демократию, и это проявляется в неявке на выборы, глубоко циничном отношении к политикам и подъеме религиозного фундаментализма.

Столкновения между свободным рынком и свободными людьми происходили также и в Европе в 2005 году, где на референдумах двух стран граждане отвергли Конституцию Евросоюза. Во Франции этот документ был воспринят как кодекс корпоративного порядка. Это был первый случай, когда граждан прямо попросили ответить на вопрос, желают ли они, чтобы в Европе воцарился свободный рынок, и они использовали этот шанс, сказав свое «нет». Парижская активистка и писательница Сюзан Жорж по этому поводу писала: «Люди не знали, что вся Европа описана в одном-единственном документе, вся сводится к нему... Как только начинаешь его цитировать и люди понимают, что это такое на самом деле, и узнают, что это вступит в силу как необратимый и не подлежащий изменению закон, они начинают испытывать смертельный ужас»14.

Решительное отвержение «дикарского капитализма», как его называют французы, принимает разные формы, в том числе реакционные или окрашенные расизмом. В США злость по поводу сокращения численности среднего класса с легкостью оборачивается призывом строить ограждения — это позволяет Лу Доддсу вести на CNN ежевечернюю кампанию против «вторжения нелегальных чужаков», которые «ведут войну против американского среднего класса» — крадут у него работу, распространяют преступность, а также сеют вокруг себя «крайне заразные болезни».15 (Такого рода поиск козлов отпущения породил крупнейшую в истории США волну протестов со стороны иммигрантов, когда в серии демонстраций в 2006 году участвовало более миллиона людей — еще один знак отсутствия страха со стороны жертв экономического шока.)

Подобным образом в Голландии референдум 2005 года по поводу Конституции Евросоюза использовали партии, борющиеся против иммиграции, так что он стал голосованием не столько против корпоративного порядка, сколько против массы торговцев из Польши, наводнивших Западную Европу, из-за которых снижаются заработные платы. Многие участники референдумов как во Франции, так и в Голландии руководствовались так называемым страхом перед «польским водопроводчиком», или «фобией водопроводчиков», по словам бывшего комиссара по торговле Евросоюза Паскаля Лами16.

Тем временем в Польше негативное отношение к экономическим мероприятиям, породившим всеобщую нищету в 90-х, вызвало к жизни ряд мучительных фобий. Когда «Солидарность» предала рабочих, создавших это движение, многие поляки от нее отвернулись и в итоге проголосовали за ультраконсервативную партию «Закон и порядок», которая и пришла к власти. Теперь страной управляет президент Лех Качиньский, разочаровавшийся активист «Солидарности», который, будучи мэром Варшавы, прославился тем, что запретил проведение гей-парада — марша «гордости нормальных людей»17. У Качиньского есть брат-близнец Ярослав (теперь премьер-министр), вместе с которым они победили на выборах 2005 года, и в своей предвыборной кампании братья широко пользовались риторическими атаками на программу чикагской школы. Их основные соперники обещали упразднить государственную систему пенсий и ввести 15-процентный налог по единой ставке — в полном соответствии со сценариями Фридмана. Близнецы утверждали, что подобные мероприятия будут грабежом бедных и обогатят лишь горстку крупных дельцов и продажных политиков. Тем не менее, когда партия «Закон и порядок» пришла к власти, она избрала для себя более удобные мишени: гомосексуалистов, евреев, феминисток, иностранцев, коммунистов. Один редактор польской газеты писал по этому поводу: «Их программа — это, без сомнения, обвинительный акт последним семнадцати годам жизни Польши»18.

В России многие видят в эпохе правления Путина подобную реакцию против эпохи шоковой терапии. Поскольку десятки миллионов разорившихся граждан все еще исключены из участия в быстро растущей экономике, политикам несложно управлять общественным мнением относительно событий начала 90-х, которые часто описывают как заговор иностранцев с целью поставить советскую империю на колени и подчинить Россию «внешнему контролю»19. Хотя преследование некоторых олигархов со стороны закона при Путине носило преимущественно символический характер — учитывая подъем нового поколения «государственных олигархов» вокруг Кремля, — память о хаосе 90-х заставляет многих россиян испытывать благодар ность Путину за восстановление порядка, хотя при нем журналисты и критики режима умирают от загадочных причин, а спецслужбы, по-видимому, пользуются полной безнаказанностью.

Поскольку социализм все еще пробуждает ассоциации с десятилетиями жестокостей во имя идеалов, раздражение общества реализуется преимущественно в таких вариантах, как национализм и неофашизм. Количество случаев насилия на этнической почве ежегодно растет на 30 процентов, и в 2006 году подобные события фиксировались почти ежедневно. Лозунг «Россия для русских!» поддерживает около 60 процентов населения20. «Власти прекрасно понимают, что их социальная и экономическая политика совершенно неспособна обеспечить приемлемые условия для большинства населения», — сказал Юрий Вдовин, деятель антифашистского движения. Тем не менее «все неудачи единодушно приписывают присутствию чужих людей не той веры, не того цвета кожи или этнического происхождения»21.

Есть горькая ирония в том, что, когда России и странам Восточной Европы прописывали шоковую терапию, ее мучения часто оправдывали тем, что это — единственный способ предовратить повторение Веймарской Германии, приведшей к становлению нацизма. Несправедливое исключение десятков миллионов людей из нормальной жизни идеологией свободного рынка породило подобное взрывоопасное положение — гордый народ, которому кажется, что его унижают иностранцы, жаждет восстановить свою национальную гордость, нападая на самых незащищенных людей.

В Латинской Америке — первоначальной лаборатории чикагской школы — обратная реакция приобретает иные формы, которые вселяют куда больше надежд. Она направлена не на слабых и ранимых, но непосредственно на идеологию, лежащую в основе вытеснения людей из экономических процессов. И в отличие от России и стран Восточной Европы, латиноамериканцы с энергичным энтузиазмом берутся за идеи, которые не удалось реализовать в прошлом.

Несмотря на заявление администрации Буша о том, что XX столетие закончилось «решительной победой» свободного рынка над любыми формами социализма, многие латиноамериканцы прекрасно понимают, что в странах Восточной Европы и Азии произошел крах именно авторитарной версии коммунизма. Демократический социализм, при котором не только социалистические партии приходят к власти путем выборов, но и существуют демократические формы управления предприятиями и земельными владениями, показал свою работоспособность во многих регионах, от Скандинавии до эффективной традиционной кооперативной экономики в районе Эмилия-Романья в Италии. Именно такую комбинацию демократии и социализма пытался осуществить Альенде в Чили в 1970-1973 годах. Горбачев мечтал о подобной, хотя и не столь радикальной, модели для Советского Союза, который он думал превратить в «путеводную звезду социализма» по скандинавскому образцу. Хартия Свободы, вдохновлявшая народ на длительную борьбу за освобождение Южной Африки, также была одним из вариантов третьего пути: это не государственный коммунизм, но рынок, существующий параллельно с национализацией банков и природных ископаемых, доход от которых позволяет строить удобные жилые дома и достойные школы, это экономическая и политическая демократия. Рабочие, основавшие в 1980 году «Солидарность», призывали бороться не с социализмом, но за него, чтобы в итоге победившие рабочие могли сами руководить работой своих предприятий и своей страны демократическим путем.