Жизнь Бенвенуто Челлини - Бенвенуто Челлини

XC

Когда герцог узнал, что вся моя работа с Персеем может быть показана как оконченная, однажды он пришел ее посмотреть и показал многими явными знаками, что она удовлетворяет его превесьма; и, обернувшись к некоим господам, которые были с его высокой светлостью, сказал: «При всем том, что эта работа кажется мне очень красивой, она должна понравиться и народу; поэтому, мой Бенвенуто, прежде чем ты ей придашь последнее окончание, я бы хотел, чтобы, ради меня, ты мне открыл немного эту переднюю сторону, на полдня, на мою площадь, чтобы посмотреть, что говорит народ; потому что нет сомнения, что если видеть ее таким вот образом стесненной или если видеть ее на открытом поле, то она будет иметь другой вид, чем она имеет такой вот стесненной». На эти слова я смиренно сказал его высокой светлости: «Знайте, государь мой, что она будет иметь вид вдвое лучший; о, разве не помнит ваша высокая светлость, как она ее видела в саду моего дома, в каковом она имела, на таком большом просторе, такой отличный вид, что через сад Невинных Младенцев на нее пришел посмотреть Бандинелло, и, при всей его дурной и сквернейшей природе, она его принудила, и он сказал про нее хорошо, который никогда ни о ком не сказал хорошо за всю свою жизнь? Я вижу, что ваша высокая светлость слишком ему верит». На эти мои слова, усмехнувшись немного сердито, он все же со многими приветливыми словами сказал: «Сделай это, мой Бенвенуто, единственно ради маленького мне удовлетворения». И когда он ушел, я начал распоряжаться, чтобы открыть; и так как не хватало кое-какой малости золота, и кое-какого лака, и других таких мелочей, которые требуются для окончания работы, то я сердито ворчал и сетовал, проклиная тот злосчастный день, который был причиной того, что привел меня во Флоренцию; потому что я уже видел превеликую и верную потерю, которую я понес со своим отъездом из Франции, и еще не видел и не знал, какого рода я должен ожидать добра с этим моим государем во Флоренции; потому что от начала до середины, до конца, вечно все то, что я делал, делалось к великому моему вредному ущербу; и так, недовольный, на следующий день я ее открыл. Но как Богу было угодно, как только ее увидели, поднялся такой непомерный крик в похвалу сказанной работе, что было причиной того, что я немного утешился. И народ не переставал постоянно привешивать[438] к створкам двери, которая была немного завешена, пока я ее кончал. Я скажу, что в тот самый день, что она пробыла несколько часов открытой, было привешено больше двадцати сонетов, все в непомернейшую похвалу моей работе; после того как я снова ее закрыл, мне каждый день привешивали множество сонетов, и латинских стихов, и греческих стихов, потому что были каникулы в Пизанской школе,[439] и все эти превосходнейшие ученые и ученики состязались друг с другом. Но что давало мне наибольшее удовлетворение с надеждой на наибольшее мое благополучие по отношению к моему герцогу, это было то, что люди искусства, то есть ваятели и живописцы, также и они состязались, кто лучше скажет. И среди прочих, что я ценил особенно, был искусный живописец Якопо да Пунторно,[440] а еще более его превосходный Брондзино,[441] живописец, который мало того что велел привесить их несколько, но еще и прислал мне со своим Сандрино[442] ко мне на дом, каковые говорили столько хорошего, на этот его прекрасный лад, каковой есть редкостнейший, что это было причиной того, что я немного утешился. И так я снова ее закрыл и торопился ее кончить.

XCI

Мой герцог, хоть его светлость и слышал про ту честь, которая мне была оказана при этом малом осмотре этой превосходнейшей школой, сказал: «Мне очень приятно, что Бенвенуто получил это небольшое удовлетворение, каковое будет причиной тому, что он скорее и с большим усердием приведет ее к желанному концу; но пусть он не думает, что потом, когда она будет видна совсем открытой и ее можно будет видеть всю кругом, что народ станет говорить таким же образом; тут в ней откроют все те недостатки, которые у нее есть, и ей припишут много таких, которых у нее нет; так что пусть он вооружится терпением». А это были слова Бандинелло, сказанные герцогу, при каковых он сослался на работы Андреа дель Вероккьо, который сделал этого прекрасного Христа и святого Фому из бронзы, которого можно видеть на фасаде Орсаммикеле;[443] и сослался на много других работ, вплоть до чудесного Давида божественного Микеланьоло Буонарроти,[444] говоря, что он хорош, только если смотреть на него спереди; и затем сказал про своего Геркулеса и Кака, о бесконечных и поносных сонетах, которые к нему были привешены, и говорил дурно про этот народ. Мой герцог, который верил ему весьма, подвигнул его сказать эти слова и считал за верное, что в большой мере подобным образом все и произойдет, потому что этот завистник Бандинелло не переставал говорить дурное; и один раз среди многих прочих, присутствуя тут же, этот пройдоха Бернардоне, маклер, чтобы подкрепить слова Бандинелло, сказал герцогу: «Знайте, государь, что делать большие фигуры, это другая похлебка, чем делать маленькие; я ничего не говорю, маленькие фигурки он делал очень хорошо; но вы увидите, что тут ему не удастся». И к этим разглагольствованиям он примешал много других, исполняя свое шпионское ремесло, в каковое он примешивал гору лжи.

XCII

И вот, как угодно было преславному моему Господу и бессмертному Богу, я окончил ее совсем и однажды в четверг утром открыл ее всю.[445] Тотчас же, пока еще не рассвело, собралось такое бесконечное множество народу, что сказать невозможно; и все в один голос состязались, кто лучше про нее скажет. Герцог стоял у нижнего окна во дворце, которое над входом, и так, полуспрятанный внутри окна, слышал все то, что про сказанную работу говорилось; и после того как он послушал несколько часов, он встал с таким воодушевлением и такой довольный, что, повернувшись к своему мессер Сфорца, сказал ему так: «Сфорца, пойди и разыщи Бенвенуто, и скажи ему от моего имени, что он меня удовольствовал много больше, чем я сам ожидал, и скажи ему, что его я удовольствую так, что он у меня изумится; так что скажи ему, чтобы он был покоен». И вот сказанный мессер Сфорца передал мне это торжественное извещение, каковое меня утешило; и в этот день этой доброй вестью и потому, что люди показывали меня пальцем то одному, то другому, как нечто чудесное и новое. Среди других там было двое дворян, каковые были посланы вице-королем Сицилии к нашему герцогу по их делам. И вот эти любезные люди подошли ко мне на площади, потому что я был им показан вот так на ходу; так что они поспешно меня настигли и тотчас же, со шляпами в руках, обратили ко мне самую церемонную речь, каковой было бы слишком и для папы; я же, как только мог, уничижался; но они так меня одолевали, что я начал их умолять, чтобы нам, уж пожалуйста, уйти вместе с площади, потому что народ останавливался и смотрел на меня еще упорнее, чем на моего Персея. И среди этих церемоний они были настолько смелы, что попросили меня уехать в Сицилию и что они учинят со мной такой договор, что я буду доволен, и сказали мне, как брат Джовананьоло, сервит, сделал им фонтан, цельный и украшенный многими фигурами,[446] но что они не такого совершенства, какое они видят в Персее, и что они его обогатили. Я не дал им договорить всего того, что им хотелось бы сказать, как сказал им: «Весьма я вам дивлюсь, что вы от меня домогаетесь, чтобы я покинул такого государя, любителя искусств больше, чем всякий другой властитель, который когда-либо рождался, и тем более когда я нахожусь в своем отечестве, школе всех величайших искусств. О, если бы у меня была жажда большой наживы, я бы мог себе остаться во Франции, на службе у этого великого короля Франциска, каковой давал мне тысячу золотых скудо на корм и, кроме того, оплачивал мне стоимость всех моих работ, так что каждый год я зарабатывал больше четырех тысяч золотых скудо в год; и оставил в Париже свои труды целых четырех лет». С этими и другими словами я оборвал церемонии и поблагодарил их за великие хвалы, которые они мне воздали, каковые суть величайшие награды, какие можно дать тому, кто трудится в искусствах; и что они до того усугубили во мне желание делать хорошо, что я надеюсь в немногие будущие годы показать другую работу, каковая, я надеюсь, понравится чудесной флорентийской Школе много больше, чем эта. Эти двое дворян хотели было возобновить свои церемонии; но я, сняв шляпу, с низким поклоном простился с ними.