Сборник рассказов - Юрий Мамлеев

Майкл был, как почти все американцы, непробиваемый прагматик. Несмотря на все свои миллионы, он, например, никогда — даже в мечтах — не предполагал войти в тот круг финансовой олигархии, которая правит западным миром. Он отлично понимал, что это невозможно, что он никогда не потянет на это, так как знал все тайные механизмы и суть этой олигархии и не смел даже в мыслях на такое претендовать. Но относительная власть и солидный социальный статус, которые связаны с умеренно большими деньгами, — это у него всегда было при себе. Не считая все прочие немалые привилегии: например, даже ему вполне было доступно омолодить себя подходящим жизненным органом, взятым у какого-нибудь экспроприированного мальчика из третьего мира, из Южной Америки например, и связаться по этому поводу с ребятами, которые организуют такие дела для тех, кто принадлежит к миру «выигравших».

И теперь все это рухнуло.

Через два дня после краха Майкл сидел в своем кабинете на пятьдесят первом этаже в Манхэттене и раздумывал. Собственно, думать о чем-либо, кроме денег, он не был в состоянии никогда, и это был первый случай, когда Майкл думал не о деньгах: он думал о самоубийстве. Все кончено. Без больших денег жизнь не имела смысла. Отчаяние и тайная злоба были слишком велики, чтобы их все время выносить. Майкл был прирожденным оптимистом, он терпеть не мог даже тени страданий.

В углу его кабинета тихо бормотал телевизор. Как из рога изобилия сыпались новости и мелькали глаза, все до странности одинаковые тем, что в них не было даже тени какого-либо выражения. Лица иных манекенов в больших магазинах были чуть-чуть выразительней. Эти до странности одинаковые физиономии энергично-монотонно и без всякой разницы говорили и о марках машин, и о противозачаточных средствах, и о педофилии, и о Боге — все укладывалось в один ряд. Майкл никогда не обращал внимания на эти лица, он фиксировал только факты, относящиеся к его бизнесу. Но теперь и это стало бессмысленным. Социальный статус, власть, блага, которые дают всемогущие деньги, ушли от него. Взгляд его сосредоточился на окне, откуда он решил выпрыгнуть. Этаж пятьдесят первый, значит, шансов остаться в живых не было. (Обычно, падая с такой высоты, умирают до удара о землю.)

Несмотря на то что Майкл не колеблясь решил выброситься сейчас же, ну, минут через шесть-десять, в его мозгу то и дело мелькали данные бизнеса, бесконечные столбцы цифр и комбинаций, и это мешало осуществить решенное. Мысль о чем-либо, кроме денег, все-таки давалась ему с трудом.

Харрис смотрел на часы. Вдруг сознание его полностью освободилось, он вспомнил случай, рассказанный ему знаменитым психоаналитиком Чарльзом Смитом. Этот психоаналитик лечил другого миллионера, который одно время был даже кандидатом в президенты США: то есть, в общем, был человеком иного ранга. Звали кандидата и миллионера Б.У. Он страдал неизлечимой смертельной болезнью и нанял Чарльза Смита, чтобы тот подбодрил его психическое состояние.

Чарльз Смит прикидывал, прикидывал и, так как смерть довольно быстро приближалась (несмотря на миллионы и бывшее кандидатство), решил следующее.

— Б. У., — сказал он своему подопечному, оставшись с ним один на один. — Самое лучшее в вашем положении — это отождествить себя с мухой. Понимаете, чем проще будет существо, с которым вы себя отождествите перед смертью, тем легче умереть. Соображаете?!! Тем более мы, американцы, вообще тяготеем к более простому, даже в сфере теологии. Вам легко будет это сделать. Да, вспомните вашу деятельность, ваши выступления, снимите с них покров человеческой речи, и что получится: жу-жу-жу. Ну, я не считаю там факты, а по внутренней сути вам легко перейти к этому жу-жу-жу. Я, конечно, чуть упрощаю, но ведь сейчас мы все упрощаем, даже Платона и Шекспира. Вот какой метод я вам советую: сидите в кресле, ни о чем не думайте и считайте себя мухой. Причем как можно более искренне и полно. Жу-жу-жу. Вам будет комфортно, и смерть вы встретите без проблем. Жу-жу-жу.

Б.У. тут же согласился. Идея показалась ему блестящей и даже благородной (Б.У. был весьма набожен).

Под наблюдением Чарльза начались сеансы преображения. Б.У. иногда жаловался на монотонность своего нового существования, но Чарльз изобрел (вот оно, творчество!) новый метод: он велел Б.У. включать телевизор, особенно культурные программы, и, глядя на них, внушать себе свое тождество с мухой. Чарльз считал, что программы так подавляют высшие нервные центры, что у зрителя тождество с мухой или подобными ей существами пойдет эффективней и как-то бодрее.

Б.У. действительно вскоре совсем преобразился в муху, хотя формально вид по-прежнему имел квазичеловеческий, и в конце концов он даже не заметил, что умер.

Всю эту тихую историю и вспомнил Майкл, пока в оцепенении сидел в своем кабинете.

Но что-то в ней ему не нравилось. «Зачем мне становиться мухой, — думал он. — Раз — выпрыгну, и дело с концом. Вечно эти психоаналитики усложняют…»

Майкл уже подошел к окну, как в дверь постучали. Он ответил, вошел сотрудник за бумагой.

— Are you fine? — неожиданно спросил тот.

— I am fine, — широко, во всю мощь своих белых зубов, улыбнулся Майкл.

Сотрудник ушел.

Майкл выпрыгнул.

До того как он умер, в его мозгу вдруг мелькнула мысль: Деньги. Бог. Бог. Деньги.

Мгновенно Майкл вспомнил (он где-то слышал об этом), что после смерти должен быть Свет. Он верил в это, Майкл был добрым христианином, правда почти не делал различия между Богом и Деньгами. Смерть его была безболезненна. Майкл умер до удара. И он ожидал увидеть Свет. Но увидел Тьму, точнее, туннель Тьмы, а в конце ее непонятную кругообразную фигуру, мохнатую…

«Ад», — мелькнуло в его сознании.

Но вдруг тьма исчезла, исчезла и дикая фигура в конце.

Вместо этого навстречу душе Майкла — или внутри его души — летела огромная черная Муха. «Жу-жу-жу. Жу-жу-жу», — жужжала она. Душа Майкла с радостью превратилась в эту муху. А в его кабинете остался покрикивать только огромный телевизор, где монотонно мелькали марионеточные личики президентов, лауреатов мировых премий, шефов корпораций и других «выигравших».

ПРОСТОЙ ЧЕЛОВЕК

Человек я в общем неудачный. И неудача моя состоит в том, что я не стал богом. Да, да, богом, бессмертным, внечеловеческим. Жить мне осталось всего дня два (таков уж научный прогноз), а за сорок восемь часов не выучишься стать богом.

Два дня. А на остальное мне наплевать.

Все кончено.

Сижу я в маленьком ресторанчике в Мюнхене и коротаю это время, все-таки два дня, самые последние, тянутся безумно долго. Ну что ж, потерплю. Заказал я себе салат и три мюнхенских пива. Я люблю мюнхенское пиво, от него веет простотой. (Я и сам, в сущности, прост.)

А с миром — черт с ним. С этим Мюнхеном, Рио-де-Жанейро, Нью-Йорком и прочей чепухой.

Пусть моя жизнь не удалась (по причине, которую я объяснил), но у этих существ, людей, так сказать, жизни вообще не было. Так что не было даже что выбирать, кроме сосисок, салатов, машин и пива.

Но где-то я их люблю.

Особенно женщин. Все-таки я принадлежу к их роду, то есть роду человеческому. В этом и вся загвоздка. Во всех буддийских писаниях, например, написано, что родиться человеком — это величайшая удача, один раз такое бывает за миллионы более низших воплощений — от бесчисленных похотливых насекомых (это, конечно, символика) до демонов, орущих в пустоту.

А я вот не согласен.

И на кой черт нужно это человеческое воплощение, если для девяносто девяти процентов людей оно проходит даром: поспал, поел, попихался, потрудился и в гроб. Чем это лучше насекомого? Хотя вся современная западная цивилизация на этом и стоит (на физиологии то есть). Впрочем, ну ее к черту, такую цивилизацию, — все равно она скоро издохнет, как крыса, задохнувшаяся от собственного бытия.

К сожалению, теперь меня уже ничто не интересует.

Ибо у меня осталось только два дня.

И за это время я не смогу стать богом. А человеком мне быть противно.

Тем не менее повторяю: я где-то люблю этот поганый род, в котором черт меня угораздил родиться.

Особенно люблю женщин.

Здесь они — в этой пивной — такие странно сентиментальные, почти живые, в отличие от остальных многотысячных жителей этого города.

Или мне в бреду так кажется?

Я уже выпил две кружки этого красивого пива.

Женщина тут сладкая, мягкая, в мясе, с большими грудями.

Что в душе у них — и есть ли вообще у них душа, — я не знаю.

Но некоторые современные западные теологи решительно отметают это средневековое суеверие о душе и ее бессмертии вообще. Они отметают и самого Бога, оставаясь при этом профессорами теологии.

Ну, Бог им в помощь. Они делают то, за что им хорошо платят.

Лично мне простые бабы в пивной нравятся гораздо больше, чем эти богословы.