Мистика - Стивен Джонс

Потрясение смерти. Может, для нее оно сильнее, после стольких лет? Что бы там ни говорилось в документах, она не совсем умерла в свои шестнадцать лет. Она просто перестала быть человеком.

Молодой человек поддерживает ее. Она хочет его крови.

Шум в ее черепе разом обрывается. Красная пелена наползает ей на глаза. Боль кончается.

Небытие.

Застывшее мгновение. В музее. Она смотрит на мужчину, который разглядывает мумию. Его лицо отражается в стеклянной витрине. Ее — нет. Но он чувствует ее, оборачивается. Думает о ней. На миг.

В другой жизни…

Женевьева Сандрин Изольда Дьедонне. Женевьева Бессмертная, дочь врача Бенуа Дьедонне, темная дочь Шанданьяка из кровной линии Мелиссы д'Акку.

Для нее все кончено.

Она во тьме, бесчувственная. Возможно, в облике женщины. Или чего-то неподвижного, сарсена,[122] дерева. Она ничего не видит, но она чувствует.

Здесь есть и другие. Они не ждали ее, но принимают, узнают ее.

Пятеро других.

Она знает, что когда-то они тоже были живыми. И в этот миг она принимает свою окончательную смерть. Пятеро стали теперь шестерыми. Они тянутся к ней, не физически. Она знает их, но их имена не приходят на ум.

И ее собственное тоже.

Все шестеро сияют. Наконец она познает истинную любовь.

Однако еще не до конца. Шестеро должны стать Семерыми. Счастливое число семь.

Потом…

Красный свет.

Сознание возвращается и остается. Она может думать, помнить, мысленно представить себя, окружающий мир. Она чувствует свое тело. И еще боль и тепло.

Она не умерла. Пока еще нет.

Она одна. Пятеро ее товарищей исчезли. Сердце ее ноет от утраты. Глаза туманят слезы.

Струйка крови у нее во рту. Молодая кровь, пряная, острая. Она растекается по ней, разом пробуждая ото сна. Ее острые зубы царапают язык. Все новая кровь льется ей в рот. Она слизывает ее, с вновь проснувшейся красной жаждой, и чувствует, как прибывают силы.

Ее ночные чувства вернулись к ней. Она остро ощущает шершавость хлопчатобумажной сорочки, надетой на ней, и исходящих от нее запахов.

Больничные запахи больно жалят ее.

Она не может сесть. Голова ее зафиксирована на месте при помощи какого-то хитроумного сооружения из стальных зажимов и пластиковых трубок. Она поводит глазами и видит, как по этим трубкам течет в нее жидкость.

Внутри нее какой-то чужеродный предмет. Там, где была последняя боль, она чувствует неорганическую пластину, заплату поверх остатков ее лопнувшего черепа.

Она пытается поднять руку к голове. Ей мешают прочные пластиковые наручники. Она дергает сильнее, и пластик лопается.

Кто-то берет ее за руку.

— Я вижу, силы возвращаются к вам.

Тревожащий звук.

— Вы в Пирамиде, — говорит ей молодой человек. Он не врач. Его лицо знакомо ей. — В лондонском Доклендсе, в том, что от него осталось. В Международном доме Дерека Лича. Кое-кто из сотрудников называет его последним редутом.

Этот молодой человек — Джером, сын Салли Роудс.

Он был там, когда она умерла.

Судя по тому, как изменилось его лицо, это, должно быть, случилось уже давно.

— Как долго?

— Семь месяцев.

Она садится в постели.

— Вы пропустили кучу всего, — говорит он. — Казни. Войны. Коллапс.

Она ощупывает голову.

Волосы ее коротко острижены, впервые за много веков.

— По-моему, классно, — говорит Джером. — Вы похожи на Жанну Д'Арк.

— Боже правый, надеюсь, что нет!

Она помнит Жанну Д'Арк. Именно во время ее войны Женевьева удостоилась Темного Поцелуя, стала вампиром. Тогда повсюду была кровь.

Она трогает затылок, кончиками пальцев касаясь кожи над пластиной.

— Я не представляю, что сделали доктора Лича, — говорит Джером. — Я еще не успел как следует переварить информацию, что в мире существуют вампиры.

— Прошу прощения, — пожимает она плечами.

— Вы тут ни при чем. Так или иначе, вы воскресли из мертвых. Лич говорит, что это все магия и медицина. Вы и были не вполне живой, поэтому легче было вернуть вас обратно, чем если бы вы были… мм…

— Настоящей живой девушкой?

— Да, совершенно верно. Вас собрали обратно уже месяцы назад, но самым трудным было то, что Лич называет «призвать вас назад». Как бы связаться с вами, чтобы вы вернулись. Он собрал целую команду страшилищ — медиумов, магов, психов, — работавших над этим. А в конце, я думаю, он сделал это сам, дотянулся куда-то и притащил вас обратно. Все это — новые для меня вещи.

— Для меня тоже, — призналась она, снова ощупывая свой череп, скользя кончиками пальцев по волосам.

— Хотите зеркало? Шрамы у вас на голове заживают. А на лице их вообще нет.

— От зеркала мне мало толку. Они меня не видят.

Джером таращит глаза. Она немножко заражается его изумлением и видит себя его глазами, пугающе крохотную в большой кровати, маленькое хорошенькое личико на яйце головы.

— Я дал кровь, — застенчиво признается он.

— Я знаю, — отвечает она, беря его за руку.

Пока ее не было, многое изменилось. Температура кипения воды равна теперь 78 градусам. Это эффект, популярно называемый казнь огнем. По всему миру общей угрозой стали самопроизвольные возгорания, и за прошедшее лето бесконтрольно выгорела большая часть еще остававшихся лесных массивов и немалое количество поселков и городов.

Из моря вылезли чудовища, точно как в фильмах 1950-х годов, и опустошили крупные приморские города. Это была казнь драконами, хотя чаще ее называли казнью Годзиллы. Были и другие природные катастрофы: насекомые, как и ожидалось, снова начали свирепствовать. Разумеется, учитывая всеобщую взаимосвязь, трудно отделить собственно бедствие от побочных эффектов вроде войн, голода, массового психоза и постмиллениумной паники.

Казнь Вавилонская положила конец электронным средствам коммуникации. Она не прикончила информационный мир, как пророчили теоретики Коллапса, но систематически переставляла элементы в трех из каждых четырех трансакций, порождая убедительные, но поддельные изображения, а также тексты и звуковые эффекты. Многие из таких сбоев просто чепуха, но некоторые бывают очень опасными. Экономические и настоящие войны вспыхивали из-за чистой случайности.

Империя гибнет. А император занят не возведением баррикад, а заботами о ее воскрешении.

Интересно, почему Дерек Лич так заботится о ней.

— Вам известно про запрещенные катрены Нострадамуса?

— Конечно.

— В тысяча девятьсот сорок втором году один из них привел вас к «Семи Звездам».