Обсидиановая бабочка - Лорел Гамильтон

Он снова помотал головой, надвинул ковбойскую шляпу на лоб.

- У тебя просто кризис совести.

- Да, пожалуй, - кивнула я.

- Анита, не раскисай. По крайней мере на моей территории. Мне от тебя нужно то, что ты делаешь лучше всего, а это не доброта, не жалостливость и не слезливость. Мы с тобой лучше всего делаем одно и то же.

- И что же это? Что мы делаем лучше всего? - спросила я, сама чувствуя, как начинаю злиться. Злиться на Эдуарда.

- Мы делаем то, что нужно, и все, что нужно, чтобы работа была сделана.

- Не все же в жизни должно быть настолько прагматичным, Эдуард.

- У нас разные мотивы, если тебе от этого лучше. Я делаю то, что делаю, потому что я это люблю. Это не просто моя работа - это моя суть. Ты делаешь эту работу, чтобы спасать чужие жизни, чтобы предотвратить зло. - Он посмотрел на меня глазами пустыми и бездонными, как у любого вампира. - Но ты тоже это любишь, Анита. Любишь, поэтому тебе так тревожно.

- Насилие стало для меня одной из трех главных реакции, Эдуард. Может быть, даже заняло первое место.

- И это сохраняет тебе жизнь.

- Какой ценой?

Он мотнул головой, и безразличие сменилось гневом. Он вдруг подался вперед, и рука его нырнула под рубашку, а я уже скатывалась с кровати с браунингом в руке. Патрон уже был в патроннике, а я катилась по полу, наводя ствол и выискивая глазами цель.

Эдуарда не было.

Сердце у меня стучало так, что почти заглушало все звуки, хотя я напрягала слух. Какое-то движение. Значит, он на кровати - больше ему деваться было некуда. Со своей позиции мне не было видно, что лежит на кровати, только угол матраса и полоска простыни.

Зная Эдуарда, я не сомневалась, что патроны в браунинге его производства, то есть они пробьют кровать снизу вверх и то, что на ней лежит. Медленно выдохнув, я прицелилась в кровать снизу. Первая пуля либо попадет в него, либо заставит изменить положение, и тогда я буду лучше знать, где он.

- Анита, не стреляй.

Я сдвинула мушку в сторону голоса. Выстрел попадет ему на уровне пояса, потому что он там пригнулся, а не залег. Это я знала даже не глядя.

- Это была проверка, Анита. Если бы я хотел с тобой схлестнуться, я бы тебя сначала предупредил, ты это знаешь.

Я это знала, но... Кровать заскрипела.

- Эдуард, не шевелись. Я серьезно.

- И ты думаешь, что волевым решением ты можешь обратить все вспять? Ошибаешься, Анита. Джинн выпущен из бутылки - и для тебя, и для меня, Анита. Тебе не вернуть себя прежнюю. Подумай о тех трудах и страданиях, которые ты приложила и пережила, чтобы сделать себя такой, какая ты есть. И ты действительно хочешь пустить их псу под хвост?

Я лежала на спине, держа пистолет двумя руками. Пол холодил спину ниже задравшейся рубашки.

- Нет.

- Если у тебя сердце будет обливаться кровью при мысли обо всем плохом, что ты делаешь, то кровью обольется не только сердце.

- Так ты действительно испытывал меня? Сукин ты сын!

- Могу я пошевельнуться?

Я убрала палец с пускового крючка и села.

- Можешь.

Он спрыгнул и встал по одну сторону кровати, а я - по другую.

- Ты заметила, как ты быстро схватила пистолет? Ты знала, где он, ты достала патрон и сняла предохранитель, ты сразу бросилась в укрытие и стала выискивать цель.

Все та же гордость учителя за любимого ученика.

Я поглядела на него.

- Эдуард, больше никогда так не делай.

- Грозишься?

Я покачала головой:

- Нет, просто у меня сработал инстинкт. Еще немного - и я всадила бы в тебя пулю.

- И во время твоих действий совесть твоя молчала. Ты и не думала про себя: "Это же Эдуард! Я стреляю в друга!"

- Нет, - ответила я. - У меня была только одна мысль: как лучше застрелить тебя, пока ты не застрелил меня.

Радости от собственных слов я не испытывала. Я будто оплакивала какие-то умершие частицы своей души, а устроенный Эдуардом небольшой фарс подтвердил их смерть. Это огорчало и несколько угнетало меня и вызывало недовольство Эдуардом.

- Знавал я человека, который был в нашей работе не хуже тебя. Он стал сомневаться в себе, беспокоиться, а не превратился ли он в плохого человека. И в конечном итоге его убили. Я не хочу, чтобы тебя убили из-за твоих колебаний. Пусть мне придется тебя хоронить, но только потому, что кто-то окажется не хуже тебя или же ему просто повезет больше.

- Я не хочу, чтобы меня хоронили, - сказала я. - Пусть лучше кремируют.

- Тебя, добропорядочную христианку, отвергнутую католичку и практикующую приверженку епископальной церкви должны будут кремировать?

- Я не хочу, чтобы меня кто-нибудь поднимал из мертвых или воровал части тела для колдовства. Нет, спасибо. Пусть меня сожгут.

- Кремировать. Ладно, запомню.

- А куда доставить твое тело, Эдуард?

- Без разницы. Когда я умру, мне будет все равно.

- Семьи нет?

- Только Донна и дети.

- Это не твоя семья, Эдуард.

- Может, они ею станут.

Я поставила браунинг на предохранитель.

- Ладно, нам не обязательно обсуждать твою личную жизнь и мой кризис совести. Выйди, я оденусь.

Он уже взялся за дверь, но потом обернулся.

- Кстати о личной жизни. Звонил Ричард Зееман.

Тут я прислушалась.

- И что он сказал?

- Кажется, он знал, что с тобой что-то случилось. Он беспокоился.

- Когда он звонил?

- Сегодня ночью.

- Что он еще говорил?

- Что он в конце концов позвонил Ронни, и она нашла незарегистрированный телефон Теда Форрестера. Он решил, что было бы разумно иметь номер, по которому с тобой можно связаться.

Лицо у него было совершенно бесстрастное и равнодушное. Только в уголках глаз угадывалось легкое веселье.

Так, значит, обоих мальчиков достало мое молчание. Ричард обратился к моей подруге Ронни, которая совершенно случайно - частный сыщик. Жан-Клод выбрал более прямой путь. Но оба они спохватились в одну и ту же ночь. Интересно, они поделятся потом впечатлениями?

- И что ты сказал Ричарду? - Я положила пистолет на кровать, к остальным вещам.

- Что у тебя все в порядке. - Эдуард оглядел комнату. - Доктор Каннингэм по-прежнему не разрешил тебе иметь телефон в палате?

- Ага, - ответила я, развязывая наконец завязки рубашки.

- Тогда как с тобой связался Жан-Клод?

Я остановилась. Рубашка соскользнула с плеча, пришлось ее подхватить. Эдуард застал меня врасплох, а экспромтом врать у меня получается еще хуже, чем с подготовкой.

- Я не говорила, что он звонил.

- Тогда как?

Я покачала головой:

- Ступай, Эдуард. Времени в обрез.

Он не уходил и смотрел на меня. Выражение его лица было холодным и подозрительным.