Станислав Лем – свидетель катастрофы - Вадим Вадимович Волобуев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В 1988 году неутомимое «Выдавництво литерацке» выпустило сборник старых рассказов Лема «Темнота и плесень» под редакцией 53-летнего филолога Яцека Кайтоха (отца фантастоведа Войцеха Кайтоха). В сборник вошли: «Альбатрос», «Ананке», «Друг», «Сто тридцать семь секунд», «Из воспоминаний Ийона Тихого. I» и собственно «Темнота и плесень». На сборник в позитивном ключе откликнулся 64-летний паксовский прозаик и бывший аковец Здислав Уминьский, опубликовавший отзыв не в какой-нибудь провинциальной газете, а в «Новых ксёнжках»[1186].
Несмотря на все это, в конце марта 1988 года Лем прислал Щепаньскому грустное письмо, полное «кадаврических» (как выразился последний) настроений[1187]. Однако уже 31 марта Лемы прибыли в Краков. «Сташек без зубов, но болтливый, как встарь. Они решили вернуться в Польшу окончательно», – сообщил Щепаньский[1188]. Решили, но пока не вернулись. В июле – августе Лемы снова побывали на родине, причем приехали 4 июля, в очередную годовщину независимости США. Щепаньский в этот день был на приеме в американском консульстве (еще один знак новой оттепели) и записал в дневнике: «Американцы в угрюмом настроении из-за уничтожения иранского пассажирского самолета. Слишком уж это похоже на ситуацию с корейским „Боингом“, из которой они извлекли столько выгоды»[1189]. Католический писатель по-прежнему взирал на мир с трезвой отстраненностью, в отличие от своего увлекающегося и эмоционального приятеля-фантаста с его верой сначала в коммунизм, а потом в антикоммунизм.
В апреле Лем написал новую статью для парижской «Культуры» «Факты, домыслы, ожидания». В ней на примере дискуссии вокруг статьи Нины Андреевой «Не могу поступаться принципами» он осветил ситуацию в советской прессе, отметив парадоксальный факт: свобода слова в СССР насаждается директивно, то есть методами несвободного государства. Лем также обратил внимание на то, что польская пресса словно набрала воды в рот и если публикует что-то о Советском Союзе, то лишь негатив, тем самым как бы обеляя режим Ярузельского. Таким образом, советская пресса оказалась куда более разнообразной и открытой, чем польская, которая до сих пор не может прийти в себя после военного положения, нанесшего (по Лему) такой же ущерб польской культуре, как нацистская оккупация (разве что немцы убивали, а коммунисты выгоняли с работы и из страны). Несколько удивил Лема планируемый вывод советских войск из Афганистана, хотя еще недавно Москва всерьез собиралась усмирять страну, для чего якобы даже начала вывоз афганских детей, дабы превратить их в верных слуг режима. По мнению Лема, склонить Горбачева к уходу из Афганистана могла экономическая ситуация, в частности огромные (до трети бюджета) расходы на армию и вооружения, о чем прежде, как выяснилось, не имело представления даже ЦРУ, чьи оценки почти в три раза завышали предполагаемый уровень жизни в СССР[1190].
В то время поднялось бурление среди польских писателей, которые требовали от властей разрешить Пен-клубу действовать на прежних условиях, ибо с 1982 года за работой этой организации надзирал комиссар. Власти не отказывали, но настаивали на том, чтобы ввести в правление нескольких партийных писателей. Однако председатель Пен-клуба Юлиуш Жулавский (согнанный с этой должности в 1981 году) допускал лишь тайные перевыборы. Лем занимал по этому вопросу крайне жесткую позицию, отвергая какие-либо переговоры с властями, причем единственный высказывал свое мнение громко – остальные предпочитали отмалчиваться. Член Пен-клуба и тайный сотрудник госбезопасности Вацлав Садковский (тот самый, что когда-то в «Трыбуне люду» громил «Диалоги») обсуждал ситуацию с самим премьером Мечиславом Раковским (!), предложив в новые председатели Лема. Раковский согласился, уверенный, что литераторы сделают, как им велит власть, но на тайных выборах члены Пен-клуба внезапно просто переизбрали старое руководство во главе с Жулавским[1191]. А в мае следующего года писатели еще и возродили старый СПЛ, выбрав председателем Щепаньского (билет № 1 вручили Милошу). Но поскольку в Польше уже существовал один СПЛ (возглавляемый Жукровским, которого вскоре сменил Кунцевич – большой ценитель творчества Лема), то параллельную структуру назвали Объединением польских литераторов. Так в Польше возникли две писательские организации, существующие по сей день.
Раковский возглавил правительство в конце сентября 1988 года. В это время на фоне массовых протестов, вызванных очередным повышением цен, вовсю шла подготовка к переговорам между властями и «Солидарностью». Ярузельский стремился к тому, чтобы встроить часть оппозиции в систему и таким образом разделить ответственность за непопулярные меры правительства с теми, кто правительство критиковал. Обстановка была накаленная. Мало того что страна была охвачена выступлениями, а прилавки по-прежнему оставались пустыми, так еще и продолжались таинственные смерти оппозиционеров: 11 июля 1988 года умер после избиения неизвестными маститый 69-летний социолог Ян Стшелецкий (бывший социалист и участник Варшавского восстания); в конце января 1989 года погибли капеллан белостокской «Солидарности», ксёндз Станислав Суховолец, и ксёндз Стефан Недзеляк – духовный опекун только что образованного при участии Анджея Вайды объединения «Катынская семья Варшавы»; в июле 1989 года был убит еще один близкий оппозиции священник – Сильвестр Зых, – причем телевидение с подачи Урбана распространило информацию, будто ксёндз умер с перепоя. Убийцами Стшелецкого оказались обычные грабители, в других случаях виновных не нашли, но диссиденты, хорошо знакомые с методами работы госбезопасности, не могли всякий раз не подозревать руку спецслужб, из-за чего атмосфера в обществе была предгрозовой.
В начале декабря 1988 года в Польшу приехал Колаковский, который выступил в Варшавском университете, в Пен-клубе и в столичном храме Святой Фаустины на собрании, где был образован Гражданский комитет при Лехе Валенсе. Обо всем этом информировала центральная пресса, что не помешало МВД вызвать философа на допрос под угрозой высылки из страны. Список претензий к Колаковскому включал публичные выступления (а ведь философ приехал с частным визитом); переход в британское гражданство; оскорбление «Трыбуны люду» («все та же старая мякина», как выразился Колаковский); наконец, участие в «нелегальном собрании в костеле».
– Какое же нелегальное, если о нем сообщили в прессе? – удивился философ.
– В сегодняшней Польше не ясна граница между легальным и нелегальным, – ответил сотрудник госбезопасности.
Ворошильский, услышав эту странную историю, вспомнил анекдот Франца Фишера (завсегдатая варшавских кафе в довоенной Польше, ставшего героем фольклора и прототипом пана Кляксы) о том, как однажды царь удостоил аудиенции шляхту из-под Ломжи, а потом казаки ее высекли, «чтобы поляки не возомнили о себе невесть что»[1192].
Лемы вернулись на родину в конце ноября 1988 года. Почти сразу писатель объявил сбор
