Избранное - Ласло Немет

Прежде Лайош полагал, что для барина он просто пустое место. Теперь он вынужден был защищаться. Барин, стало быть, хочет с ним поскорей рассчитаться и отпустить его на все четыре стороны. Тогда Лайош не сможет даже мечтать о месте рассыльного у меховщика: угол, который придется искать где-то на зиму, в два счета съест деньги, нужные на тележку; а главное — как своих ушей не видать ему больше Тери, не наблюдать из приоткрытой двери бельевой, как ходит она по кухне от шкафа к столу, вынимает ножи, как, стукнув о краешек фарфорового блюда, разбивает в кружку яйцо. До сих пор самым опасным врагом его было небо. Если выпадет и останется лежать снег, то единственным его делом в доме будет печка, ради этого и вправду нет смысла кормить человека… Погода, к счастью, была к нему благосклонна: дни стояли теплые, слякотные; если под черешнями на той стороне дороги утром лежал очень уж густой иней, то небо днем расчищалось, выглядывало солнце, а когда на горы наваливались черные тучи, становилось заметно теплее. «Как считаете, рано нынче наступит зима?» — спросил Лайош мусорщика, пока тот опорожнял в свою телегу бак, украшенный по краям яичной скорлупой и ожерельем картофельной кожуры. «Нынче? Нет», — ответил тот решительно, хотя и без каких-либо доказательств. Для весомости помолчал немного и лишь потом тронул потную свою лошаденку. Лайош почему-то верил, что мусорщик и погода вполне понимают друг друга. Если зима задержится, он сможет тянуть с перекопкой хоть до самого января. Ему и хитрить для этого не надо было особо, доктор Хорват сам помог ему одним необдуманным замечанием.

«Барин хочет, чтоб сад спускался по склону террасами», — вышла к нему хозяйка после первого брачного посещения барина. Лайош тогда воткнул лопату в землю, и они стали размышлять, что имел барин в виду. «Террасы» были первым пожеланием Хорвата, связанным с домом, и хозяйка отнеслась к вопросу серьезно: может, благодаря этим «террасам» муж скорее привыкнет и ко всему прочему. Но для террас надо было снять землю в одних местах и поднять в других. Снова пошла в дело тачка: перевозить метров на двадцать, на тридцать приходилось чуть ли не каждый ком земли, очищенный от корней люцерны. Террасы, похоже, потребуют пятьсот — шестьсот ездок с тачкой, и на весну все равно останется пересадка уже посаженных по склону деревьев. Лайош помнил зимы, когда сапоги в январе все еще месили грязь. Если эта зима будет такой же мягкой, то неужто прогонят его из-за коротенького февраля. Конечно, если в самом деле не возьмут его к тому времени рассыльным к меховщику.

Замечание Тери спутало Лайошу все его планы. Если барин сердится из-за него, тогда вряд ли удастся ему пересидеть здесь зиму, а о таких далеких делах, как домик садовника, который можно было бы построить весной, было и думать смешно. Один раз хозяйка согласилась оставить его, но что будет, если барин начнет точить на него зуб? Барыня день ото дня уходит все дальше от керосиновой лампы, которая напоминала бы ей о том, что и она кое-чем обязана Лайошу, и, теряя свою непреклонность, лишает его покровительства. Теперь Лайош, копая в саду, все время ощущал на себе чужой, подозрительный взгляд. Окно с лестницы выходило в сад, оттуда в любую минуту могли проверить, как он работает. Когда время подходило к обеду, он уже поглядывал вниз, на дорогу, где стояло распятие — не показался ли барин со своим портфелем под мышкой. Когда вдали появлялась знакомая фигура, он нажимал на лопату и больше старался не поднимать глаз. Лишь с утра, когда барин был в институте, Лайош решался тянуть понемногу время. После обеда он не слишком плотно набивал землю в тачку да не счищал со дна налипший там слой грязи.

Разговаривать с ним барин едва разговаривал, и то больше по поводу печки. «Лайош, можно вас на минутку?» — вызвал он его однажды из бельевой. Словам предшествовал вежливый стук: не такой он, мол, человек, чтобы врываться без предупреждения в чужие апартаменты. Лайош вылез из своей норы, потом они вместе спустились в подвал, посмотреть, как обстоит дело с коксом. «Сколько ведер уходит в день?» — «Три ведра». — «А как вы считаете, сколько угля вмещается в ведро?» — «Килограммов этак пятнадцать». Барин прикинул: значит, на зиму надо шесть-семь тонн — и в отчаянии побежал к жене. Вскоре барыня призвала Лайоша в кухню. «Что за чушь вы мелете, Лайош: в ведре — пятнадцать кило?» — в сердцах закричала она. За хозяйкой водилась привычка — если барин ее за что-то корил, она принималась тут же ругать прислугу. Тактика эта основывалась на глубоком знании человеческой натуры — вот и сейчас она возымела должное действие. «Ну полно, полно, откуда Лайошу знать, сколько в ведре килограммов!» — успокаивал барин жену. «Кокс, он, может, полегче, — задумался Лайош, — но кило восемьдесят все равно будет». «Восемь — это дело другое», — успокоилась барыня. Барин посчитал снова, и пропитание для железного зверя снизилось на зиму до четырех тонн.

Вежливость барина и его старание смягчить гнев хозяйки кого поглупее, может, и обманули бы. Однако Лайош не верил барину. Проживет он и без «можно вас на минуточку», лучше пусть барин не копает ему яму. В глаза, правда, он вроде бы его защищает, но ведь сам же и рассердил барыню этими килограммами. Нет, очень не нравились Лайошу такие двуличные люди: лучше уж пусть «сбегай», «подай», чем эти все «прошу вас», «спасибо», за которыми одна зловредность. Лайош даже поразмышлял на отвлеченную тему: что лучше, хозяин, который всю зиму, изо дня в день, будет бить тебя по морде, зато весной поселит в домике с увитыми вьюнком столбами, — или тот, который даже на «доброе утро» отвечает: «Спасибо, и вам доброе утро!» — а зимой выставляет тебя на мороз? Сердитый хозяин, как ни кинь, выходил лучше, а в вежливых, поповских манерах барина Лайошу чудился глубоко спрятанный яд.

Он много раз ловил барина на том, что тот исподтишка наблюдает за ним. Скажем, наливает себе воды из-под крана — а сам косится на бельевую. Или ботинок завязывает, поставив ногу на ступеньку лестницы, и поглядывает из-под локтя, как Лайош тащит свое ведро с углем. Однажды их взгляды столкнулись. Лайош заправлял углем печь, барин сидел у себя за столом, между ними была только щель приоткрытой двери кабинета. Как-то так случилось, что они одновременно с любопытством посмотрели друг на друга — и быстро отвели глаза, ощутив неловкость. В лестничном окне маячила иногда темная мужская фигура, и Лайош, согнувшись над тачкой, был уверен, что барин подглядывает за ним.

Как-то барыня привела мужа в сад. «Ну, ты так представлял террасы? Говори сейчас, пока Лайош может еще что-то исправить». Барин кивнул: дескать, да, примерно так; но к вечеру хозяйка опять подошла к Лайошу в саду. «Барин имел в виду только две ступени, а так, говорит, очень дробно». На другой день барин вышел сам и некоторое время стоял, молча глядя на Лайоша. В конце концов тот заговорил сам: «Две ступени в середине легко можно убрать, тогда будет три террасы, как вы хотели». «Да подумаешь, экая важность, — махнул барин рукой, — пускай так остается». Он прошел по террасам, снова подошел к Лайошу. «Прибавили вам работенки эти террасы, верно?» Лайош заподозрил подвох. Какое, собственно, ему дело, сколько он, Лайош, работает за свои тридцать пенге? «Прибавилось работенки…» Не нравилось ему, что барин, хоть и из благородных, а говорит как простой. Охмурить его он хочет, что ли? «Ничего, не беда», — ответил он тихо. Но барин дождался, пока он, нагрузив тачку, не отъехал к краю террасы, и подхватил оставленную лопату. «Отдохните немного», — сказал он подбежавшему Лайошу и принялся сам, в своих ботинках из тонкой кожи, нажимать на лопату. Лайош удрученно глядел на него, словно тот не лопату, а самое работу вырвал у него из рук. «Извозитесь, господин доктор», — сказал он без надежды. «А, это домашний костюм», — снова махнул тот. Копал он, надо признать, споро: тачка была наполнена в два счета. «Хочет показать, как я должен работать, — думал Лайош. — Покопал бы он целый день…» Он ждал, когда барин наконец выдохнется. Но тот трудился как одержимый. Пока Лайош отвозил тачку, барин вскапывал ту полосу, которая останется как была. Тачка возвращалась, и он принимался ее нагружать. Так и возвышение быстро таяло, и насыпь росла; ни лопата, ни тачка не простаивали ни минуты, один только Лайош подолгу торчал без дела. Эти простои унижали его и расстраивали куда сильнее, чем тот случай в солдатах, когда его одного заставили отжиматься на земле десять раз. В конце концов он принес грабли и стал, пока барин бросал землю в тачку, разбивать комья.

«Вы сами откуда, Лайош?» — спросил барин, не прекращая работу. «Из Абафалвы», — ответил, тоже не разгибаясь, Лайош. «Это в Веспремском комитате?» — «Там». — «Летом проходил я мимо вашей деревни». Лайош не спросил, что он там потерял. Коли ты умеешь работать, то я умею молчать. «Весь Мезефельд и пол-Баконя обошел». «Баконь — это от нас далеко», — отозвался Лайош. «Большая там нищета среди батраков», — чуть погодя сказал барин. Лайош подумал над ответом. «Коли уж нищета есть, то она везде большая», — сказал он и укатил тачку.