PASSIONARIUM. Теория пассионарности и этногенеза (сборник) - Лев Гумилев

Но в 38-м году – снова арест. С четвертого курса университета я попал на Таймыр, в славный город Норильск, в котором тогда было всего четыре бутовых дома и энное количество бараков. Но сначала был Беломорканал, на мое счастье, недолго. Я бы умер там на лесоповале: так было тяжело. К счастью, прокурор отменил мой 10-летний приговор «за мягкостью», и меня повезли с Беломорканала назад в Ленинград.

Ну в «Крестах» я немного передохнул. И оказалось, что Ежова уже нет – он расстрелян; прокурор, который требовал моего расстрела, тоже расстрелян. И тогда меня стали спрашивать: за что я сижу? Так как я ничего не мог сказать, мне дали всего пять лет и отправили в лагерь в Норильск.

Но в тюрьме опять было время для раздумий. Лежать в камере запрещалось, для этого нужно было спрятаться под лавку. Я лежал под лавкой и думал: а почему же Александр Македонский пошел сначала на Персию, а потом на Индию и Среднюю Азию? Что ему там было нужно? – Ничего! И вдруг у меня как вспыхнуло в голове, что все эти большие войны совершаются не потому, что они кому-то нужны (и меньше всего их участникам), а потому что существует такая вещь, которую я назвал пассионарностью – это от латинского «страсть».

Пассионарность – это стремление действовать без всякой видимой цели или с целью иллюзорной. Иногда эта иллюзорная цель оказывается полезной, но чаще бесполезной, но пассионарий не может не действовать. Это касается не только одного человека, но группы людей.

Это был первый этап моей работы.

Вот обратите внимание. Говорят, что монахи, всякие брамины и китайские учители держали себя на очень строгом режиме: мало ели, мало спали и им в итоге что-то открывалось. Ну им открывались религиозные проблемы, потому что они о них думали. А я думал о проблемах научных, и они мне тоже открылись. Пассионарность оказалась, вообще говоря, вполне реальным мотивом человеческого поведения. Это человеческое поведение я пытался обобщить и понял, что не только один Александр Македонский был такой. Но был, например, Корнелий Сулла в Риме. Или Эрнан Кортес отправился в Америку с риском для жизни. Ему повезло: он сумел вернуться в Испанию, а ведь большинство не возвращались. Тот же Наполеон стремился вовсе не к материальному благополучию, а к неограниченной власти над миром, под которым он понимал Европу. И так далее.

В общем, если что-нибудь и выносилось во всех этих случаях за скобку (такой, простите, арифметический термин), то вот это большое «Р» – пассионарность. А она присутствует абсолютно во всех исторических процессах. Если ее нет, то процессы не идут. Тогда люди спокойно и тихо живут, никого не трогают, а если на них нападают, они защищаются в меру своих сил.

Объяснить этого я, конечно, никому не мог, потому что, когда я попал в Норильск, там гуманитариев – людей, знающих историю, – вокруг меня не было. А геологи такими вещами мало интересовались. Они даже считали, что это вредит делу. И действительно, вредило, потому что я мечтал, сочинял стихи на исторические темы и записывал их на обратной стороне геологических чертежей, которые я делал. За что меня в общем-то и погнали из геологической экспедиции. Но это даже пошло на пользу, потому что меня взяли в химическую лабораторию и я занимался архивом проб, как библиотекарь. А там было уже тепло, и таким образом я оказался жив.

Вообще на Нижней Тунгуске место было очень суровое. Тайга – это зеленая тюрьма. Летом там ужас: комары, мошка; в сентябре начинаются дожди, а с октября – завалы снега. Ужасно тяжело там жить. И я, чтобы облегчить свое положение, пошел добровольцем на фронт. На передовой я был солдатом, и там было гораздо легче, чем в геофизической экспедиции от Норильского комбината. И кормили лучше, и достать пищу можно было. Так что я сделал очень мудрый шаг.

Я участвовал во взятии Берлина, вернулся с фронта, приехал в Ленинград и уже в шинели с погонами пошел в университет, где в то время деканом истфака был мой хороший друг В. В. Мавродин. И он мне предложил: как вы хотите закончить университет – очно, заочно или экстернатом? Ну, я решил, что тут зевать не надо и говорю: «Экстернат». И сдал все экзамены и зачеты за полтора курса. Нашел свою старую статью, которую в свое время недоделал, переписал ее и подал как дипломную работу. Она была напечатана – хорошая статья оказалась. Потом я быстренько сдал кандидатский минимум и попутно государственный экзамен.

Это было такое хорошее время после войны! Но все это кончилось с постановлением Жданова о «Звезде» и «Ленинграде». Тут я из хорошего и приятного Лёвушки превратился в свою диалектическую противоположность, и меня стали отовсюду выгонять, со мной перестали кланяться на Невском. И тут я попал в сумасшедший дом библиотекарем. Для того чтобы подать документы для защиты уже написанной мною диссертации в университете (так как в Академии наук у меня не принимали бумаги), нужна была справка с последнего места работы. И мне удалось устроиться в психоневрологическую больницу библиотекарем: я там выдавал сумасшедшим книги в белом халате. Потом наконец я получил справку и сдал все бумаги в университет. А у нас был ректор (Царство ему Небесное!) Н. А. Вознесенский. Потом его взяли наверх, в министры, и убили. Я очень его жалею: светлый человек был. Ну конечно, я пошел защищать диссертацию, хотя мне все очень затягивали, отзывы не хотели писать. Но тогда еще ученые имели хоть какую-то крупицу совести и написали нужные отзывы. И диссертацию поставили на защиту.

И тут явился заслуженный деятель киргизской науки, доктор исторических наук, «великий» археолог Бернштам, стал выступать против меня как неофициальный оппонент и говорит: «Конечно, Лев Николаевич кое-что знает, но он не знает восточных языков, и, кроме того, у него есть еще ошибки». Всего 16 возражений. Я начал отвечать. Во-первых, я к нему обратился по-персидски, а он его не знал. Тогда я перешел на тюркский, но он и его не знал. В общем, кончилось тем, что из 16 членов Ученого совета я получил 15 белых и один черный шар. Не знаю, кто мне его подложил, но это не существенно.

И после этого я смог поступить в Музей этнографии научным сотрудником, но пробыл там недолго: поступил в марте, а в октябре меня уже забрали – и в Лефортовскую тюрьму. И начали заставлять: скажи сам, в чем ты виноват, за что тебе можно дать срок. И вот 11 месяцев такого времяпровождения, но, к счастью, они меня редко вызывали. И тут я стал думать: что же такое пассионарность? Откуда она берется?

Сидя в камере, я увидел, как луч света падает из окна на цементный пол. И тогда я сообразил, что пассионарность – это энергия, такая же, как та, которую впитывают растения. Здесь сработала далекая ассоциация. Так я сделал следующий шаг в развитии своей теории.

Далее был перерыв в десять лет: повезли меня в Караганду и там я оказался в лагере. Я был уже опытный каторжанин и сказал, что долбать мерзлоту не буду – пусть меня лучше убьют. В лагере много было легких работ, библиотекарем например. Но поскольку я никого не предал, у меня в бумагах была особая отметка: только тяжелые работы. А поэтому меня вывозили за пределы лагеря, а как я там устраивался – это уже никого не интересовало. И кончилось дело тем, что меня как инвалида комиссовали. Положили сначала в больницу, а потом оставили в лагере в инвалидной команде, и я стал помогать в библиотеке. Тогда у меня появилась возможность заниматься и писать книгу «Хунну».

Потом меня перевели в Омск, там опять положили в больницу и я написал книгу «Древние тюрки». Таким образом вернулся я из заключения с двумя работами. Первую – «Хунну» – приняли во вновь образованное издательство «Востокиздат». Боже, что началось после ее выхода в свет! На меня накинулись «как тигр на капусту». Весь этот нажим на книгу был предпринят для того, чтобы помешать мне защитить докторскую диссертацию. Но тут я применил хитрый обходной маневр. Они сосредоточились на первой книге, а я взял и втихомолку подготовил другую работу – «Древние тюрки» и защитил ее.

Через какое-то время знакомые принесли мне книгу В. И. Вернадского «Химическое строение биосферы Земли и ее окружения». И в ней я нашел то, что мне нужно было. Оказывается, для того чтобы решить вопросы исторического развития, нужно подойти к ним не индуктивно – от мелкого факта к обобщению, а дедуктивно. Так Вернадский взял все живые организмы на Земле и объявил их биосферой.

А среди прочих животных на планете существуют Homo sapiens – «двуногие без перьев», интересующие нас в первую очередь, поскольку мы сами относимся к этому виду живых существ. Представители этого вида имеют очень любопытную особенность, а именно: они широко распространяются по территории всей Земли благодаря своим повышенным адаптивным способностям. Они питаются растениями и животными, они могут дышать холодным воздухом, и теплым, и жарким, и сухим, и влажным. Но разумеется, эти их адаптивные способности делают их непохожими друг на друга. То есть антропосфера мозаична. Мозаика состоит из этносов, которые в течение веков и тысячелетий привыкают к тем или иным условиям. Но мало этого, они создают себе особые формы существования и формы общежития, поскольку владеют способностью к технике, а также к искусству. Очень важна при этом способность к передаче следующим поколениям духовной культуры – фольклора, эпоса, религиозных верований.