Дипломат - Джеймс Олдридж.

Мак-Грегор подвязывал вьюки к седлу, стараясь равномерно распределить груз.

– Посол думает, что ты намеренно отдал нас в руки мукри, – сказал он Дауду.

– А разве он боится мукри? – Дауд не отвел обвинения.

– Вовсе нет. Но он недоволен, – сказал Мак-Грегор. – Где наши верховые лошади?

– Ожидают вас. Все будет хорошо. Мы поедем с благородными людьми.

– А что этим благородным людям от нас нужно ? – спросил Мак-Грегор.

– Этого я не знаю, – ответил отец Дауд.

– Может быть, они денег хотят?

– А они требовали денег?

– Нет. Но что еще им может быть нужно?

– Мало ли что. Вы сами, например.

– Но зачем? – спросил Мак-Грегор.

– В Курдистане творятся сейчас большие политические дела – стал объяснять отец Дауд. – Салим только что вернулся из Сеннэ, куда съезжались на совет все курдские вожди. Там были приняты важные решения. Может быть, Салим хочет заручиться вашей помощью или вашим сочувствием. Вы люди важные, а мир должен услышать правду о Курдистане.

– Откуда он знает, что мы важные люди?

– Если никто не говорил ему, значит, он догадался сам.

– Кто же мог ему сказать?

– Разве у вас в Иране мало друзей, которые знают, что вы за люди?

– Может быть, это русские ему сказали? – Друг мой! – отец Дауд укоризненно улыбнулся. – Зачем тебе тревожиться? Салим, шейх мукри, ни от кого не зависит. Ты тоже не зависишь ни от кого: сам отвечаешь за свои поступки, знаешь себе цену, и, конечно, ты человек гордый. Думай о Салиме так, как ты думаешь о самом себе, – и тебе не придется сомневаться в нем. Тревогу и сомнения должны внушать другие, его родственники и наследники – Амир-заде и Гордиан Непобедимый. Эти два человека постоянно враждуют и спорят между собой, и когда дело касается политики, у них ни в чем не бывает согласия.

– А тебе они внушают тревогу, отец Дауд? – спросил Мак-Грегор.

– Без сомнения.

– Скажи, как могло случиться, что ты, паломник, иезид, так близок к племени мукри и так свободно рассуждаешь о его делах? – Мак-Грегор наконец управился с лошадью и теперь ждал, когда Кэтрин и Эссекс закончат свои сборы.

Дауда не смутил этот прямой вопрос. – Салим, шейх мукри, – человек просвещенный и терпимый, мне уже не раз доводилось путешествовать с ним. – Отец Дауд подхватил под уздцы туркменскую лошадь и повел ее к выходу из пещеры; остальные шли следом.

– Но ведь Салим – суннит и потому должен быть врагом иезидов. Разве не так?

– Салим выше всех религий, – сказал Дауд. – Во всем Курдистане нет человека терпимее его и в то же время нет человека опаснее в гневе. Ты и твои друзья в благородных руках, сын мой, хотя, может быть, вы рискуете лишиться своих богатств и своего высокого положения.

Теперь и Мак-Грегору стало казаться, что отец Дауд в какой-то мере причастен к их пленению. Он, видимо, позабыл о своем паломничестве в Мосул и вместе со своими братьями курдами направлялся совсем в другую сторону – к Престолу Соломона, в родные места племени мукри. И все-таки Мак-Грегору не верилось, что Дауд с умыслом заманил их в ловушку.

Утро было холодное и ясное, и на земле перед пещерой лежал свежий снег. Лошади курдов, сбившись в кучу, фыркали и нетерпеливо перебирали ногами; курды в своих тяжелых бурках один за другим вскакивали в седло и отъезжали. Среди лошадей выделялся один арабский жеребец, весь белый, только с двумя черными отметинами на лбу. Седло на нем было красное, а стремена из какого-то металла, похожего на бронзу. На круп была накинута широкая расшитая попона. Он стоял смирно, терпеливо дожидаясь хозяина.

– Вот подходящая для вас лошадка, – сказала Кэтрин Эссексу.

– Это, вероятно, конь Салима, – возразил Мак-Грегор.

Эссекс ничего не сказал и, подойдя к своей убогой лошаденке, молча вскочил в седло. Затем он подъехал к тому месту, где стоял Дауд, и взял у него из рук повод вьючной лошади. Ведя ее за собой, он поравнялся с Кэтрин и Мак-Грегором, которые уже тоже сидели в седлах.

– Вот взять сейчас и ускакать, – сказал он им спокойным тоном. – Что нам мешает?

Но Мак-Грегор не шевельнулся. – Мы и до перевала не доберемся, – сказал он.

– Вы слишком всерьез принимаете этих людей, – заметил ему Эссекс. – Едемте, Кэти. Не боитесь? – Он был уверен в Кэтрин. Она не может не оценить подобной смелости. Этот поступок сразу вернет Эссексу должный авторитет.

– Что ж, стоит рискнуть, – сказала Кэтрин. – Едемте, Мак-Грегор.

Мак-Грегору не оставалось выбора. Он повернул лошадь и поехал следом за ними.

Эссекс не торопился. Расспросив у Мак-Грегора о направлении, он пустил свою лошадь шагом вверх по самому отлогому из ближних склонов.

– Только не оглядывайтесь, – сказал Эссекс спутникам. – Двигайтесь вперед, и все.

– Я уверена, что все сойдет хорошо, – сказала Кэтрин, когда они отъехали далеко от пещеры.

Мак-Грегор, самый осмотрительный из всех троих, уже тоже готов был в это поверить.

Они почти достигли гребня горы, когда позади послышался конский топот. Они погнали лошадей быстрее и выехали на перевал, но на том дело и кончилось. Двое курдов, поскакавших, очевидно, наперерез, через ущелье, уже дожидались их на перевале. Мак-Грегор оглянулся и увидел позади еще двоих. Один из них был Салим. Он подъехал к ним первым и крикнул своим людям, что они ему больше не нужны.

– Вы ошиблись, – коротко сказал Салим Мак-Грегоpy – Дорога проходит не здесь.

– Мы это знаем, – сказал Мак-Грегор. – Но у нас своя дорога.

Салим поглядел на Эссекса. – Передай ему, что ваша дорога – наша дорога, – сказал он Мак-Грегору. – Иначе вас ждет опасность. Передай ему. – Салим сразу угадал, кто зачинщик этого бунта, и по мгновенной усмешке, искривившей его тонкие губы, можно было понять, что смелость Эссекса понравилась ему.

От Эссекса не укрылось впечатление, которое он произвел на Салима. – Мак-Грегор, скажите ему, что на его стороне численное превосходство. – Он говорил спокойно-добродушным тоном, как будто речь шла всего лишь о проигранной скачке. – Можете еще прибавить, что с нами дама, и мы обязаны заботиться о ее безопасности, а потому мы последуем за ним. Пусть едет вперед.

Салим выслушал и слегка поклонился, сперва Эссексу, а затем Кэтрин.

– Во всяком случае, он оценил нашу попытку, – сказала Кэтрин.

Мак-Грегор проиграл. Было ясно, что Эссекс получил очко в свою пользу не только у Салима, но и у Кэтрин. Они повернули лошадей и поехали за Салимом вдоль гребня горы. По приказу Салима один из курдских всадников взял у Эссекса повод вьючной лошади, мешавший ему.

К ним подъехал Гордиан – щуплая, малорослая черная фигурка верхом на норовистом жеребце. Он тотчас же начал упрекать Салима за то, что тот тратит время на возню с этими жалкими чужеземцами; пусть себе убираются куда хотят. Не замедлил показаться и Амир-заде. Он заявил Салиму, что отпустить англичан было бы нелепо; всякий добрый курд немедля пристрелил бы их и взял себе их поклажу и платье. Родственники тут же сцепились, и каждый стал проклинать бога за продление жизни другого.

Эссекс заинтересовался этой парой.

– Насколько я могу понять, – сказал ему Мак-Грегор, – они расходятся во взглядах на задачи племени мукри. Амир-заде, тот, что посветлее лицом, – обыкновенный разбойник: он считает, что курд рожден, чтобы грабить и убивать. А у Гордиана есть какие-то политические идеи; трудно сказать, какие именно, но, во всяком случае, он презирает Амир-заде за его грубость.

– Оба они головорезы, по-моему, – сказала Кэтрин. – Особенно тот маленький, черный. Гордиан, что ли?

– Да, но для нас Амир-заде опаснее. В одном они согласны друг с другом: оба хотят от нас избавиться. Но Амир-заде требует, чтобы нас пристрелили, а Гордиан предлагает просто бросить нас на произвол судьбы в этом диком краю. – Мак-Грегор не склонен был принимать эти угрозы всерьез: курды любят громкие слова.

Им пришлось прекратить разговор, потому что Салим перешел на такой аллюр, который потребовал от всадников внимания. Они забирались все выше и выше, и облака теперь стлались под ними, скрывая от глаз долины. Они все время ехали по самому гребню, отклоняясь немного, лишь когда приходилось объезжать слишком крутые пики. Путь вдоль гребня был настолько узким, что ехать можно было только гуськом. Но и это оказалось нелегко на такой каменистой, дороге. Правда, камни были присыпаны снегом и лошади не скользили, но все же дорога требовала напряжения всех сил и коня и от всадника, в особенности при том темпе, который задавал Салим. Как только дорога становилась чуть поровнее, он поднимал своего коня в галоп и не сбавлял шага там, где путь то и дело преграждали крупные камни. Без привычки выдержать такую езду было почти невозможно.

– На это уговора не было, – улучив минуту, с трудом выкрикнула Кэтрин.

И больше за целый час им не удалось произнести ни слова. Впереди скакал Салим, не оглядываясь, словно даже не замечая их присутствия. Сзади длинной вереницей растянулась его свита. Мак-Грегор видел, что Эссекс решил не отставать от Салима, чего бы это ни стоило, и Мак-Грегор был доволен. По тому, как он сам устал, он мог судить, насколько тяжело приходится Эссексу. На особенно каменистых участках пути Эссекс судорожно хватался за переднюю луку, мучительным усилием стараясь сохранять правильную посадку. Мак-Грегор давно уже перестал обращать внимание на это, а Кэтрин сидела в седле чуть ли не по-дамски. Минутами оба ее колена оказывались на шее лошади, но такая рискованная вольтижировка не слишком облегчала ее положение. Хотя они не сбивались с темпа, курдам, ехавшим позади, все это доставляло немалое развлечение. Насмешки над слабеющими лошадьми англичан и над ними самими так и сыпались, и всякий раз, когда лошадь Эссекса спотыкалась, сзади неслись радостные возгласы, словно все курды только того и ждали, чтобы посол вылетел из седла. Мак-Грегор благодарил бога, что Эссекс и Кэтрин не понимают этих насмешек и потому на них не отзываются. Он терпеливо ждал, когда курдам надоест, но прошло уже несколько часов, а забава все продолжалась, и у Мак-Грегора уже не раз являлось желание попросить Салима, чтобы он одернул своих приближенных. Но Салим ведь и сам слышал все, и это останавливало Мак-Грегора. Если Салим не придает этим насмешкам значения, то и ему незачем, и Мак-Грегор молчал, хотя каждое замечание, достигавшее его ушей, вызывало новую вспышку досады. А между тем он знал, что это лишь обычное проявление курдского юмора и никто не думает оскорблять их всерьез. У переправы через речку он поравнялся с Эссексом, и его досаду заслонило чувство восхищения этим старым человеком, одерживавшим поистине пиррову победу над своим дряхлеющим телом.