Королевский дуб - Энн Риверс Сиддонс

Я обошла грузовик и заглянула в кузов. На полу валялась куча мешковины, покрытая темными пятнами. Я была уверена, что это кровь какого-то животного. Увиденное вызвало тут же, под белым солнцем на стоянке колледжа, внезапный приступ тошноты. Дикость. Дикость и отвращение.

Я вернулась в свой офис.

Все утро прошло в ожидании. Каждый раз, когда звонил телефон, я подпрыгивала как ошпаренная. Но Том не позвонил. Когда я вышла после работы, его грузовичка уже не было. Домой в тот вечер, равно как и в следующий, он тоже не позвонил. К концу недели я потонула в боли, я была уверена, что теперь он не позвонит никогда. Все кончено. И я также знала, что сама не позвоню. Начались летние занятия. Грузовичок Тома не появлялся. Я не знала, где он пропадает.

Наступило лето. Хилари ждала. Она не упоминала о „создающем сны" волшебнике, но поздно вечером часто проигрывала на магнитофоне „Лунную реку".

Однажды вечером, когда густой воздух наполнился громом, а вдали на западе засверкали вызванные жарой молнии, в нашу дверь позвонили. Мне не хотелось подниматься с дивана, на который я плюхнулась от усталости после нескольких поздних консультаций в приюте. Хилари спала, да и мне больше всего на свете хотелось погрузиться в темный сон прямо там, где я сейчас лежала. Все тело болело от этого желания.

Меня не напугал ночной стук — я находилась в Пэмбертоне, а не в Атланте. Он вызвал лишь раздражение. Кто бы ни производил сборы для какой угодно благотворительности на Вимси-роуд, здесь он не найдет щедрости.

Звонки сменились стуком — ритмическим вычурным постукиванием. В конце концов я с трудом выпрямилась и сердито протопала в холл, протирая кулаками усталые глаза. Когда я открыла дверь, порыв свежего сладкого ветра, предвещающего буйную грозу, ворвался в дом, а вместе с ним вошел Том Дэбни.

Я не ощутила ничего, кроме тупого недоверия. Том был одет во что-то похожее на камзол и полосатую шелковую тунику, под которой цвели огромные рукава с буфами из какой-то атласной материи бордового цвета. На темной голове красовалась шляпа с плюмажем и кокардой, на верхней губе — аккуратные пиратские усы, подчеркивающие глубокие борозды, идущие от крыльев носа к уголкам рта, а на длинном подбородке с ямочкой — короткая борода в стиле ван Дейка. Том держал манускрипт, аккуратно свернутый и перевязанный золотым шнуром, и торжественно взирал на меня.

Я открыла рот от удивления, но быстро сомкнула губы. Мне пришло в голову, что я вижу сон.

Том усмехнулся, взмахнул шляпой и склонился в глубоком поклоне.

— Позвольте войти?

Звук его легкого, густого голоса разлился теплой струйкой от моих ушей по всему телу. Сердце бешено колотилось.

— Ты уже вошел, — глупо проговорила я.

— Н-да, одно время мне казалось, что идея неплоха, — заметил Том, удрученно глядя на свой яркий прекрасный наряд, и вручил мне свиток.

Все еще разглядывая гостя, я развернула послание. Скорее материя, чем бумага, толстая и мягкая. Слова, бежавшие четкими линиями и строчками, были каллиграфически выписаны черными чернилами. Мне редко доводилось видеть подобную работу, разве только в музеях, на освещенных и застекленных витринах. Я вновь посмотрела на Тома.

— Мне бы хотелось, чтобы ты прочла, — попросил он. — Несколько часов я потратил на сочинение, а Мартину потребовалось несколько дней, чтобы все это написать. Он не практиковался с тех пор, как был студентом во Флоренции. Злился на меня ужасно.

Я поднесла манускрипт к свету и прочла следующее:

Наступает лето,Громко пой „ку-ку"!Выросла осока и цветы полей,День рожденья Энди, приходи быстрей!Пой „ку-ку", кричи „ку-ку"!

Как овца по агнцу блеет,Воет Том по Энди,Вол мычит, дурачится олень,В день рожденья Энди куковать не лень!

Ку-ку, ку-ку!На Козьем ручьеНа новой неделеГотовится праздник роскошный!Пой „ку-ку", кричи „ку-ку",Пой скорей „ку-ку"!!!

Я снова взглянула на Тома. Сдерживаемая улыбка все же растянула мой рот. Его усмешка под усами Мефистофеля стала шире.

— На другой стороне есть еще, — заявил он.

Я перевернула свиток. Тот же изящный курсив превосходным, но возмутительным белым стихом елизаветинских времен предлагал мне присутствовать на вечернем спектакле в стихах, дабы отпраздновать наши с Хилари дни рождения, вечером в следующий понедельник в доме Тома на Козьем ручье. Празднование продлится с заката солнца до полуночи, после пьесы состоится пир из дичи в духе королевы Елизаветы, выступление жонглеров, менестрелей и мимов, танцы и песни. Имелся список исполнителей приблизительно из десяти человек. Все они были мне знакомы. Кроме того, отмечались заслуги Тома как автора, продюсера и режиссера-постановщика, а Мартина Лонгстрита — как художника по костюмам. Гвен Каррингтон и Тиш значились портнихами. Декорации были выполнены Томом и Ризом. Дичь для пира поставляется Скретчем Первисом, а вина и мед — совместными усилиями Скретча и Мартина.

— Я прятался у Риза две недели, творя эту пьесу, — сообщил Том. — Репетиции я устраивал до тех пор, пока у актеров не вываливались изо рта языки. Теперь никто из принимающих участие в постановке не разговаривает со мной. Подобные приглашения направлены пятидесяти жителям города, и, если ты откажешься, мне придется позвонить каждому из них, а потом я перережу себе горло. Я ужасная дрянь. Мне легче устроить целое представление на основе стихотворений елизаветинских времен, чем попросить прощения. Но если тебе нужно, чтобы я сказал: „Прости меня", я это сделаю.

Я все еще не могла сказать ни слова. Значит, он не собирается объявлять независимость, а все это время писал пьесу для меня! Что-то сверкающее и шипящее, как пузырьки шампанского, начало подниматься у меня в груди и веселить кровь. Я чувствовала, что мне хочется смеяться и плакать одновременно, и я не знала, что выбрать, поэтому я просто продолжала смотреть на Тома. Одна часть меня называла это чувство счастьем, хотя очень хрупким и только намечающимся, но другая, более мудрая часть, отказывалась давать ему имя.

— Пожалуйста, Энди, приезжай на свой праздник, — просто, как ребенок, проговорил Том. — Я скучал без тебя.

Пузырьки шампанского лопнули, подобравшись к горлу и глазам, и я принялась смеяться и плакать. Ничто, что произошло раньше, не имело теперь значения. Как могло это случиться? Кто мог сопротивляться этому полусумасшедшему лесному обманщику, разряженному в красивые и смешные шелка, и его быстрому, как ртуть, уму? Мне было все равно, даже если бы этот человек угрожал взорвать десять заводов, производящих бомбы. Не думаю, что меня бы волновало, даже если бы он сделал это. Я не могла отказаться от него. Мое тело двинулось к Тому против моей воли, я шагнула в объятия друга и лицом отыскала знакомое гнездышко в теплой ямке его горла.