Шардик - Ричард Адамс

— Думаю, ни у одного ортельгийца нет причины помнить этот нож лучше, чем помню я. И его, и владыку Шардика я впервые увидел в один день — в тот же самый, когда впервые увидел вас. Расскажу вам за ужином. А меч у него был?

— Вот он. И еще лук, смотрите. У меня тоже лук сохранился. По прибытии в Зерай я его спрятала подальше, но снова достала, когда присоединилась к барону. Мой жреческий нож у меня украли, разумеется, но Бель-ка-Тразет дал мне другой — наверняка снятый с убитого, хотя барон не стал уточнять. Нож грубой работы, но лезвие у него добротное. Пойдемте покажу…

Мелатиса сейчас походила на девушку, разглядывающую свое приданое. Кельдереку вспомнилось, как однажды, много лет назад, он поставил птичью ловушку и в нее попался ястреб. Поскольку спроса на ястребов не было (перекупщикам из Беклы требовались яркие перья и певчие птицы, пригодные для содержания в клетке), он за ненадобностью отпустил его, и тот стремительно взмыл ввысь, с радостью возвращаясь к своей трудной и опасной жизни. Увидев Зерай своими глазами сегодня днем, Кельдерек поверил всем прежде слышанным рассказам о внезапной, непредсказуемой опасности, о похоти и звериной жестокости, которые скрываются за голодной апатией жителей, как аллигаторы под ряской зловонного болота. Однако Мелатиса, лучше любого другого знавшая обо всем этом, в нынешнем своем восторженном состоянии духа чувствовала себя настолько неуязвимой, что не боялась никого и ничего. И теперь Кельдереку предстояло следить, чтобы она не теряла головы и не совершала рискованных поступков без лишней необходимости.

Тугинда по-прежнему лежала в горячечном сне — удушливом, как густой дым заваленного костра, не только не приносившем ни малейшего облегчения, но еще и усугублявшем состояние больной. Пустое исхудалое лицо, безжизненные костлявые руки, дряблые складки на шее — Кельдерек никогда еще не видел тугинду такой. Анкрей сварил бульон из соленого мяса и остудил, но они не сумели влить в нее ни глоточка, только губы смочили. Когда Кельдерек сказал, что надо бы пойти раздобыть где-нибудь молока, Анкрей лишь помотал головой, не поднимая глаз.

— В Зерае молока нет, — сказала Мелатиса. — И ни сыра, ни масла я уже пять лет не видела. Но вы правы: ей нужна свежая пища. Соленое мясо да сухие фрукты не вылечат лихорадку. Сегодня мы уже ничего не сможем сделать. Вы ложитесь спать первым, Кельдерек. Я вас разбужу через несколько часов.

Но она так и не разбудила, видимо находя удовольствие в бессонном сидении у постели тугинды ночь напролет. А разбудил Кельдерека Анкрей, вернувшийся из ранней вылазки в город с сообщением, что Феррас и его товарищи покинули Зерай ночью.

— Это точно? — спросил Кельдерек, бросая пригоршнями холодную воду на лицо и отфыркиваясь.

— Никаких сомнений, господин.

Кельдерек не ожидал, что они уйдут, не попытавшись взять с собой Мелатису, но сама Мелатиса не особо удивилась.

— Думаю, каждый из них имел на меня виды, — сказала она. — Но брать меня в путешествие по столь трудной местности, чтобы я замедляла движение да еще вызывала раздоры между ними… ничего удивительного, что Фаррас решил со мной не связываться. Возможно, он предполагал, что я прибегу к нему и стану умолять взять меня с собой, как только узнаю, что они собираются покинуть город. А когда этого не произошло, он решил показать мне, как мало я для них значу. Они всегда чувствовали себя уязвленными, поскольку естественным образом предполагали, что я любовница барона, но слишком боялись его и слишком в нем нуждались, чтобы показывать свои чувства. Тем не менее вчера я гадала, попытаются ли они насильно увести меня из города. Вот почему я предоставила вам сообщить Фаррасу и Трильду, что Сантиль сейчас в Кебине. Хотела находиться подальше от них, когда они это узнают.

— Почему же вы не предупредили меня, чтобы я держал язык за зубами? Ведь они могли бы сразу явиться за вами.

— Если бы они узнали это от кого-нибудь другого — а ведь одному богу ведомо, какие новости могут дойти до Зерая, — они бы заподозрили, что мы намеренно утаили важные сведения. Тогда они разозлились бы на нас, и всем нам не поздоровилось бы.

Мелатиса умолкла, опускаясь на колени перед очагом. Немного погодя она промолвила:

— А может, я просто хотела, чтобы они ушли.

— Но теперь, когда они ушли, вы подвергаетесь куда большей опасности, чем прежде.

Девушка улыбнулась, продолжая неподвижно смотреть в огонь, и после долгой паузы ответила:

— Возможно, да, а возможно, и нет. Вы же помните слова Фарраса, переданные мне вами: «Кто-нибудь да попытается, и очень скоро». В любом случае я нахожусь там, где хочу быть. Теперь я на все смотрю иначе, знаете ли.

Потом Кельдереку удалось убедить Мелатису не высовываться из дому, чтобы все решили, будто она ушла с Фаррасом и Трильдом. Узнав об этом, Анкрей одобрительно кивнул:

— Теперь-то уж точно беды не миновать, господин. Еще день-другой — и в городе начнется заваруха. Однако на место одного волка всегда приходит другой, как говорится.

— Думаешь, они нападут на нас?

— Не обязательно, господин. Может, дело дойдет до этого, а может, и не дойдет. Посмотрим, как повернутся события. Но я думаю, мы благополучно дождемся генерала Сантиля.

Кельдерек и раньше не говорил Анкрею, что грозит ему самому в случае прихода йельдашейцев, и сейчас промолчал.

Позже днем, взяв нож и рыболовные принадлежности — две крученые лесы из нити и волоса, три или четыре деревянных Крючка, закаленных в огне, и густую смесь сала с растертыми сухими фруктами, — он отправился на берег реки. Никаких видимых изменений в настроении мужчин, вяло сидевших или бесцельно бродивших там, со вчерашнего дня не произошло. Некоторые из них забросили лесы с длинной намывной косы, но место не производило впечатления рыбного. Немного понаблюдав за ними, Кельдерек зашагал вверх по течению и вскоре достиг кладбища с ручьем. Здесь тоже у воды сидели трое-четверо рыбаков, но явно неопытных и не особо усердных. Кельдерек был удивлен: ведь город, насколько он знал, жил главным образом ловлей рыбы да птицы.

Он двинулся вверх по ручью, повторяя в обратном направлении свой позавчерашний путь, и наконец отыскал место, где сумел перебраться через поток, цепляясь за ветки нависшего над водой дерева. Получасом позже Кельдерек вновь вышел на берег Тельтеарны и нашел наконец то, что искал: глубокий затон, скрытый за густыми деревьями и кустами.

Он с облегчением понял, что не утратил былых навыков. Даже под мучительным гнетом судебного преследования, денежных неприятностей или тревоги за возлюбленную человек все же может находить удовольствие и утешение в искусно разыгранной игре или цветении дерева, им посаженного и заботливо выращенного, — ведь сердце всегда точно угадывает, где искать подлинную радость, как бы ум ни старался увести от нее. Вот и Кельдерек сейчас, несмотря на твердую уверенность, что он умрет в Зерае, несмотря на страх за жизнь тугинды, несмотря на мучительное раскаяние во всем содеянном и безнадежность своей любви к Мелатисе (ибо возможно ли теперь, за короткое время, оставшееся у него в этом ужасном городе, исцелить душевные раны, нанесенные ей мужчинами?), все же находил удовольствие в тихом облачном дне, в бледном блеске воды, в тишине, нарушаемой лишь слабыми вздохами ветра, и в своей сноровке, без которой любой рыбак будет лишь без толку сидеть на берегу, тупо глядя на неподвижную лесу. Здесь, по крайней мере, от него хоть какая-то польза — и какая жалость, подумал он, что я бросил такую жизнь. Не появись Шардик на Ортельге, он так и остался бы простым охотником и рыболовом, Кельдереком Играй-с-Детьми, которому для счастья вполне достаточно своего одинокого ремесла да вечерних игр на берегу.