Русская фантастика 2008 - Юрий Нестеренко

И тут рядом раздалась музыка — это было так неожиданно! Трой бросился туда, таща за собой Варю. Из жестяной воронки донесся бодрый голос диджея:

Радио Кадиса! Мы держим связь — кто с нами?

Из окна выглянула та женщина, что рассказала о Селиме, и протянула заплаканной Варе стакан с водой.

Спасибо, сеньора!

А где радиостанция? — спросил Трой, указывая на вне-. загхно захрипевший граммофонный раструб.

Вон там/ видите, — она указала на вышку. — Идите туда, только сворачивайте лучше влево. Селим часто туда ходил, незадолго перед тем, как заболел, даже какие-то свои вещи им отдал. А это, — она указала на радио и распахнутый цветок граммофонного «горла», — мне.

Если у них есть музыка — значит, у них есть на чем ее слушать, — сказал Трой, радостно улыбаясь Варе.

Радиостанция располагалась в брошенном районе, среди опустевших, провонявших трупами высоток. Хаос, от которого упрямо оборонялось терпеливое побережье, питался городами и теперь доедал остатки. Ни одного целого стекла, ни одной чистой стены — словно мертвое тело, над которым потрудились разом все известные болезни.

Варя шла очень быстро, порой переходя на бег, Трой едва поспевал за ней. Она завернула за угол, на мгновение исчезла из виду, и вдруг послышались выстрелы. Трой, бросив сумку, кинулся вперед, туда, к ней, успел схватить за курточку и оттянуть назад, себе за спину — и тут его ударило в живот, так что он едва удержался на ногах.

У радиостанции шел бой. Огнестрельное оружие было только у защитников, оборонявших вход в здание, и, скорее всего, это была шальная пуля. Во всяком случае, больше в их сторону не стреляли.

Трой привалился к стене, морщась, ощупал рану.

Что там?..

Он улыбнулся.

Ерунда, ничего серьезного.

Одичавшие подростки, пытавшиеся пробиться к единственному целому дому, вновь попрятались — и через площадь к Варе и Трою уже спешили люди.

Мы свои! — закричали Варя, размахивая руками. — Не стреляйте, пожалуйста!

Она не знала, понимают ли они по-английски. Надеялась, что да.

Все в порядке? — спросил молодой человек, который первым подбежал к ним. — Все хорошо? У вас все хорошо?

Голос у него был испуганный и виноватый — и Трой понял, кто попал в него. Но все это было уже неважно.

Им помогли дойти до радиостанции, Последние метры Трой едва мог двигать ногами. Сзади шла Варя и рассказывала о Селиме, но Трой не очень-то понимал, о чем она говорит — просто слышал ее голос, и этого было достаточно.

В студии его хотели положить на одну из стоявших там походных кроватей, но Трой, улыбаясь, отказался и сел на полу, возле пульта.

Вот, — Варя стояла рядом и протягивала что-то, что она только что достала из своего драгоценного рюкзачка. Трой смотрел на ее ноги, на пятна грязи на вытертых заскорузлых джинсах и пытался вспомнить, новые у нее кроссовки или старые, изодранные. Кажется, он доставал ей что-то — но стала ли она надевать?

Варя присела рядом, попробовала посмотреть на рану, но он не позволил.

Ну что, получилось у тебя? — спросил Трой. — Ты сможешь услышать свою песню?

Да. И ты тоже.

Он улыбнулся ей, думая о том, что надо продержаться еще немного. Вот первые аккорды — словно духовые или что-то в этом роде. Вот голос, тот самый, о котором она рассказывала — да, этого парня нельзя было не услышать! Знакомые слова… Трой переключился на другие звуки — дыхание девушки, что стояла рядом с ним на коленях, стук собственного сердца, поскрипывание велосипедного привода где-то рядом за стеной.

Моя душа раскрашена, словно крылья бабочки, — она повторяла каждое слово песни. — Сказки вчерашнего дня станут другими, но никогда не умрут…

Она была счастлива, если это состояние можно было назвать счастьем.

Потом музыка кончилась — и Трой понял, что уже лежит на полу. И не заметил, как упал…

Варя наклонилась, бережно приподняла ему голову.

Что за черт, — прохрипел он и раскашлялся, отчего ее лицо покрылось ярко-красными пятнышками. — Думал… найдешь это все… А потом мы сможем просто пожить…

Пожалуйста, не умирай, я не смогу без тебя… — Слезы, словно дождь, падали на его лоб и щеки, смывая пыль.

Он улыбнулся, чувствуя, как сердце сжимается в последний раз. Вокруг становилось темно, но он знал, он был уверен, что лишь для него одного.

Душа моя… — сказал Трой и закрыл глаза.

Варя еще долго сидела, покачиваясь и прижимая его к себе.

Ладно, продолжим, — сказал кто-то за ее спиной и наклонился к микрофону. — Мы на связи, друзья. Сегодня у нас появилась еще одна волшебная композиция. Ну, полетели!

Артем Белоглазов

ХОЧЕШЬ ЦВЕТОЧЕК?

Горько плачу –

Как же так? Не может быть! За что?!

Эх, удача –

Ткнулась в руку. Боже, как не повезло…

Деревня эта поначалу произвела на меня довольно странное впечатление: чарующее и удручающее одновременно. Дома, вроде красивые и богатые, при ближайшем рассмотрении оказались неряхами-замарашками с выбитыми окнами, поваленным штакетником, заросшими диким бурьяном палисадниками и потоптанными, разоренными огородами, по которым будто мамаевы орды прошлись.

Однако издалека они, тонущие в зеленой пенной листве деревьев и кустарников, казались ярко-праздничными, удивительно нарядными. В большинстве своем двухэтажные, из цветного фигурного кирпича, стильные, изящные, не просто четырехстенные коробки, нет. С балкончиками, мансардами, эркерами, прочими украшательствами. Стены, увитые плющом, цветы на подоконниках, машины в каждом дворе, и не какие-нибудь «Запорожцы», в основном иномарки, — всё это говорило о достатке и благоденствии.

По пыльным, в колдобинах, улочкам бегали, вывалив от жары языки, здоровенные лохматые собаки — все в репьях и колтунах свалявшейся шерсти. Добродушно щурились на наш видавший виды красный жигуленок, медленно катящий мимо, но не гавкали и не кидались следом.

В синем безоблачном небе каталось наливное желтое яблочко — солнце, припекало да оглаживало лучами своими ласковыми землю-матушку. А теплый ветерок слегка трепал кроны деревьев, в которых щебетали-чирикали невидимые пичуги.

— Итить твою налево! — с чувством сказал Дейзи, вытряхивая из пачки сигарету, после чего сунул ее в рот и, щелкнув зажигалкой, затянулся глубоко-глубоко. Выдохнул дымные прозрачные колечки: — Кр-расота!

— Да уж, — откликнулся я, притормаживая перед очередной рытвиной. — Что-то местных не видно.

— Угу, — согласился друг-товарищ, — они это, того… вымерли, блин, как динозавры.

— Не смешно, Денис. О! У них же купить можно че-нить, молоко там, сыр. Свеженькое, не магазинное. Как думаешь?

— Ну, купи. А я молоко с детства ненавижу.

Сказано — сделано, останавливаю машину, иду к ближайшему дому. Тук, тук — в окошко. Хозяева есть, мол? Слышу, сопят за спиной — Дейзи, значит, увязался: неохота ему в машине сидеть.

— Кто там? — доносится со двора.

— Проезжие, — кричу. — Продуктов хотим прикупить. Молочка там, то, се.

Скрипит щеколда, в воротах открывается небольшая дверка, и я тихо офигеваю. Потому что вышедший навстречу крепкий парнишка лет тридцати держит в руках нехилых размеров дрын; на лице парня расплывается, отсвечивая желтым и фиолетовым, огромный синяк.

— А-а… э-э… — удивленно булькает толстяк-Денис. — Че случилось-то?

— Да ниче, — улыбается хозяин, — нормально. Не обращайте внимания. Может, в дом пройдете? Жарко здесь.

— Айда, Тим, — говорит Дейзи. — В натуре печет, блин, сварюсь скоро.

— Ладно, сейчас. Машину поближе подгоню только.

Парнишка с фингалом непонятно хмыкает и вроде бы хочет что-то сказать, но пока раздумывает, я уже ухожу.

Мы сидим на кухне и пьем чай с малиновым вареньем, а Гриша — так зовут хозяина — жалуется на гада-соседа Фрола, из-за которого ни молочка, ни сыра, ни творога деревенского не видать нам как своих ушей.

— Почему это? — поддерживает разговор Дейзи.

— Так он, падла, коровку мою на прошлой неделе отравил, — объясняет Григорий. — Давно уж грозился, вот и сподобился.

— Что-о?! — захлебываюсь я, проливая чай (черт! горячий!) на недавно стиранные (мать-перемать!) джинсы. — Как это?!

— А че? — недоумевает хозяин. — Фрол же. Он завсегда чужую скотину гнобит — у Васильевых, Никитиных, Якимовых. У меня вот.

— В милицию заявили? — проявляет недюжинные умственные способности Денис. — Или в суд сразу, пусть возмещает моральный и материальный ущерб!

— Зачем? — Ухмылка плохо вяжется со страшным кровоподтеком на скуле. Вообще не вяжется. — Я его сам вразумил: отметелил, дай бог, до сих пор охает. Сарайчик еще поджег.

— Мы… наверное, пойдем, — как можно миролюбивее говорю я, пихая друга ногой. — Засиделись что-то. Пора, как говорится, и честь знать.