Зеленый фронт (СИ) - Рус Агишев

— Че, рожу кривишь, Горелый? — в этом полусне, полудреме свой собственный голос казался ему настолько писклявым и жалким, что хотелось заткнуть свой же собственный рот. — Не умрешь!

— Не возьму я этот жидовский знак! — ворчал звероподобный мужчина, лицо которого перетягивали багрово-красные рубцы. — Это все кляты коммуняки таскали…. Вот он у меня где! — его ладонь энергично резанула в районе собственной шеи. — Прости меня Господи! Кляты кровопицы, совсем от иродов житья не стало…

Голова отряда со вздохом от него отвернулся.

— Подтянулись, черти! — прикрикнул он на них через проклюнувшийся кашель. — Хватить сиськи мять, тапереча мы одно из подразделений бригады Козлова. Поняли? И чтобы до сигнала ни гу-гу! — небритые и посеревшие лица понимающе закивали».

Он валялся на поляне под огромным деревом и понимал, что вновь видит свой кусочек воспоминаний, нагнавшим его с очередным витком этого бреда. Он стонал и рвался, но мечущееся тело не желало помогать ему.

«— Голова, а дивчины там був? — новые голоса начали пробиваться к нему сквозь пелену тумана. — А то не в моготу боле…, — разбитной паренек из Львова наклонился к его голове. — Можа тех вон дивиц попробуем? С них же не убудет! Мы же только трошки… Уж одна там больно гарна, — прямо перед глазами Динкевича встали толстые, обветренные причмокивающие губы цвета сырого мяса. — Вот я понимаю дивчина! Волосья во! — свободной рукой тот проводит возле пояса черту. — Глазищами своими таращит як из пулемета… Гарна дивчина…».

Через мгновение эта вечно потеющая рожа с крупным чуть расплющенным носом растаяла в воздухе, оставив после себя встающие стеной остатки леса. Между темно-зеленой травой, едва прикрытой снегом, стояли черные как смоль стволы деревьев. Ровные, прямые, без единого сучка, они смотрели прямо в небо… Он видел их то перед самым носом, когда можно было разглядеть черную как смоль обгоревшую кору деревьев, то вдалеке от себя, когда они сливались в единый темный монолит.

«— Всем в оба смотреть! — вновь Динкевич слышит свой голос, но остановить его не может. — Немцы полгода назад тоже здесь пройти пытались, — перед его глазами проплывал сожженный танк, который сейчас с опущенным стволом пушки, с слетевшей гусеницей и с вскрытым металлическим брюхом уже не выглядел наводящим ужас монстров. — Полк пехоты с усилением, двадцать танков в лес вошли и все! — он помнил с какой интонацией говорил эти слова, как пытался произвести впечатление на тех, кто шел с ним. — Все они здесь остались. Вот один, там второй встал… Вон, без башни, — метрах в двадцати, действительно, стоял, безголовый танк, лишенный в добавок и гусениц. — Думаю, хлопче, дальше еще увидим».

Его сознание подстегнутое страшной усталостью и и страхом выдало очередную картину. Новый подбитый танк стоит метрах в десяти от первого. Ему повезло меньше! Массивная башня отброшена в сторону, где проломив своим весов несколько стройных берез валялась на земле. Люк механника-водителя был открыт и манил своей темнотой и надеждой…

«О! Пся крев! — заорал вдруг Динкевич, в очередной раз проклиная свое неуемное любопытство он резко отпрыгнул от закопченной железной туши. — Матка боска! — с исказившимся от испуга лицом он не мог отвести взгляда от темноты открывшегося люка».

Даже сейчас, лежа на земле со связанными рыками он ощутил как его накрыло противной холодной испариной.

«— Сгорел…, — проговорил тот, прошлый Динкевич. — Заживо…

Падавший в глубину танка тоненький луч света осветил скрючившуюся за рычагами управления черную фигуру. Виднелась склоненная вперед голова, покрытая опаленными волосяными комками; вцепившиеся в рычаги руки, с которых в огне лохмотьями слезал комбинезон. Он смотрел прямо в полумрак кабины, где черная запекшаяся кожа сливалась с темнотой стен и пугала своей неизвестностью.

— Сгорел заживо, — он протянул руку, чтобы закрыть танковый люк. — Спи спокойн…, — вдруг, потрескавшиеся, впавшие в глазницы веки чуть дрогнули. — Спокойно, — шепотом попытался закончить он, но из его рта выдавался лишь шепот. — Нет! Нет! — забормотал он не веря своих глазам — Ты же сгорел! Сгорел весь, полностью! — к его ужасу танкист открыл приподнял сначала одно веко, потом после секундной заминки второе».

Динкевич, тяжело дыша, открыл глаза. Место где он лежал, таки и не изменилось. Он с свистом глотал холодный, пахнувший сыростью и порохом воздух, а потом также, со звуком, выдыхал его обратно. Его легкие работали как кузнечные мехи, загоняя все новые и новые порции живительного газа, но он никак не мог успокоиться… Краски его очередного воспоминания становились все ярче и ярче, в какой-то момент полностью заменяя собой реальность…

«— Голова, Слепня что-то не видно, — пытаясь перекричать дождь, Горелый наклонился к его голове. — Его отделение справа должно идти… Хотя в этом дожде ни хрена не видать! Шаг в сторону сделаешь и все — заблудился. Надо что-то делать. Может баб этих еще раз посспрашать?! Только на этот раз вдумчиво их потрясти, чтобы все выложила как духу.

— Ладно, давай тащи их сюда! — он остановился, расправляя высокий воротник. — Посмотрим, что скажут.»

Тот управился довольно быстро. Не прошло и нескольких минут, как к ногам Динкевича кинули их пленниц — одну постарше, а другую — помладше.

— Ну, и куда дальше? — пальцем приподнял он подбородок второй, которая с вызовом смотрела на него. — Говори, сучье вымя, а то потом выть придется, — он взял ее за волосы и несколько раз с силой тряхнул. — Где этот проклятый лагерь?

— Раз к Андрюшке идете, значит и гробы уже заготовили, — вдруг с жаром произнесла она, даже не делая попытки вырваться из его рук. — Нет?! Не заготовили? — в ее голубых глазах царило настолько искреннее изумление, что Динкевич, не видя и следа издевки, даже растерялся. — Плохо, — с уверенностью произнесла она.

— На! — он с силой ударил ее по щеке, разодрав в кровь массивной печаткой. — Маленькая дрянь! Я тебе покажу Андрюшку. На! — следующий хлесткий удар буквально откинул ее на спину. — Говори, куда нам дальше идти?

Ручейки крови из разбитых губ сразу же смывались падающим каплями дождя., а она стояла на коленях вновь и вновь подставляя лицо под удары. С каждой новой пощечиной улыбка на ее губах становиться все более похожей на кровожадную гримасу, от которой начинала брать оторопь.

— Бей, сильнее бей! — распалялась девушка, ближе двигаясь на коленях к Динкевичу. — Покажи свою силу, свою злость! Давай! — Голова был словно в кровавом тумане, от которого мутнело в глазах и хотелось бить все сильнее и сильнее. — Так! В кровь!

Наконец, от очередного удара девушку бросило на землю, где она и осталась лежать.

— Давай вторую, — прохрипел Динкевич, слизывая кровь с тыльной стороны ладони. — Все равно в этом проклятом дожде ни черта не видно! Куда не посмотри ни зги…, — женщина постарше стояла чуть наклонив голову и что-то шептала. — Ну, а ты что скажешь?

Из под сдвинутого по старушечьи на самые глаза платка на него посмотрело еще не старое лицо. Она несколько секунд смотрела прямо на него, словно пыталась что-то прочитать в его душе.

— Что, волчья сыть, крови никак не напьешься? — бросила она ему прямо в лицо. — Все мало тебе?! — говорила она вроде негромко, но он отлично слышал каждое слово. — Черный ты весь. Снаружи черный, изнутри черный. И душа у тебя черная, как смола… Нет в ней ни просвета ни привета, — и говорила он совсем не со злостью или ненавистью; в ее голосе слышалась вселенская усталость от всепроникающей жестокости и дикости, готовности сожрать своего близкого, жадности до мерзостей. — Плохо тебе будет… Ой, как плохо. Совсем плохо, Черный человек! Уходи отсюда быстрее… Дождь пока идет. Он все спрячет, словно и не было тебя тут! Уходи! Не оглядывайся ни на кого!

Динкевич не мог понять, что с ним такое происходит. Он столько раз слышал, как в его сторону неслись проклятия, что уже потерям им счет. Казалось бы, что такое еще одно, брошенное полуграмотной и испуганной женщиной. Всего лишь пыль, который можно растереть между ладонями и развеять по воздуху, но не в этот раз…

— Уходи, Черный человек, — снова попросила она, равнодушно смотря на главу сечевиков. — Дождь вот-вот закончиться. Срок твой почти истек… Уходи!

Вытянув руку вперед, Динкевич с недоумением смотрит, как хлеставший на протяжении нескольких часов ливень начинает затихать. По покрасневшей ладони били уже лишь редкие и крупные капли.

— Голова… слышь, Голова?! — до него никак не могли достучаться. — Голова?! Очнись! — он повернул голову и удивленно посмотрел на Горелого, который, нервно оглядываясь, пытался ему что-то сказать. — Голова! Нет говорю никого! Ты слышишь! — в его голосе слышалась самая настоящая паника. — Все! Все куда-то пропали… Вот одни мы тут — Семка, я и ты, — слева от него стоял тот самый львовский паренек, что так рвался поговорить с женщинами. Говорю, нет больше никого.