Последний король венгров. В расцвете рыцарства. Спутанный моток - Леопольд фон Захер-Мазох
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Присутствовавшие молча почтительно расступились, чтобы дать дорогу его светлости герцогу Уэссекскому, покидавшему комнату в качестве тюремного узника.
XVIII
В молчаливом уединении Тауэра[36] герцог Уэссекский имел много времени обдумать своё положение. Только один роковой осенний вечер — и какие перемены в его судьбе! Вчера он был первым джентльменом Англии, которого многие любили, некоторые боялись, но все уважали, как истое воплощение национальной гордости и национального величия, а сегодня? Но о своей собственной судьбе, о позоре, обрушившемся на него, герцог почти не думал. При философском взгляде на жизнь он до сих пор сохранял беззаботность игрока, который всё поставил на карту, всё проиграл и доволен, что может покинуть зелёный стол. В те времена жизнь вовсе не считалась таким неоценимым сокровищем, как мы привыкли думать. Может быть, нельзя было бы утверждать, что одна только вера помогала герцогу так легко переносить неожиданное и трагическое завершение его блестящей карьеры, но она, несомненно, дала ему спокойный, лишённый горечи образ мыслей философа, для которого жизнь не имеет больше цены. И действительно, какую цену имела теперь для него жизнь? На этой мысли герцог останавливался с горечью не потому, чтобы боялся смерти или огорчался выпавшим на его долю позором; нет, его печалили обман женщины и утрата иллюзий.
С одной стороны — его «Фанни», чудное воплощение девичьей чистоты, кокетливая, нежная, с честными, ясными голубыми глазами и искренней, весёлой улыбкой; с другой — Урсула Глинд, с обнажённой грудью, с пылающими (только не от стыда!) щеками, влажными от выпитого вина глазами, слабо протестующая против властного прикосновения дерзкого испанца, чтобы через несколько минут отмстить ему с неистовой грубостью уличной женщины, которая настолько пьяна, что не может понять своё преступление. Что-то внутри говорило герцогу, что это — не та женщина, которая гадала на маргаритках и дрожала от наслаждения при звуках пения птиц, и не та, которую он полюбил в один миг и которую поцеловал в безумную минуту небесного блаженства. Возможность обмана ни разу не пришла герцогу в голову. Всё было подстроено с дьявольской хитростью, и нужна была сверхъестественная проницательность или холодный ум бесстрастного математика, чтобы догадаться, в чём дело. Одно лишь сознавал герцог вполне отчётливо — что в первый раз в жизни он полюбил так, как только может любить человек, и что любимая женщина оказалась в его глазах развратной лгуньей. Он принуждён был этому верить. Разве он не видел её собственными глазами? Да и кому могло прийти в голову, что на свете могут быть два лица, настолько похожие друг на друга? Он придумывал для преступницы всякие объяснения и оправдания, кроме единственно верного. Она могла помешаться, могла не отвечать за свои поступки, — да, но сознательно, добровольно стать развратницей — никогда! У неё была двойственная натура, которою попеременно управляли то ангелы, то дьяволы!
В немногие дни, оставшиеся до судебного разбора дела, единственным компаньоном герцога был Гарри Плантагенет. Верный пёс как будто прекрасно знал, что его хозяин страдает, что его теперь нельзя ничем утешить, и часами сидел возле него, положив ему на колени свою умную голову, с немым сочувствием глядя ласковыми глазами в его серьёзное лицо. Лучше, нежели кому-нибудь, Гарри Плантагенету было известно, что когда никто не мог их видеть, гордость и горечь отступали на задний план, и горячие слёзы немного облегчали страдания, разрывавшие сердце герцога Уэссекского. И, видя эти слёзы, Гарри Плантагенет свёртывался клубочком и укладывался спать, своим тонким собачьим инстинктом чувствуя, что теперь в мрачной келье башни воцарялись мир и покой.
XIX
Дни шли за днями, и высшее общество Англии готовилось увидеть перед судом пэров самого известного из их круга, обвиняемого в низком убийстве, а в одной из самых маленьких комнат на половине королевы одиноко сидела Мария Тюдор, то молясь, то погружаясь в печальные мысли.
Теперь это была не гордая, своевольная Тюдор, страстная, жестокая, капризная, но просто средних лет женщина с разбитым сердцем, с распухшими от слёз глазами, занятая лишь одной мыслью: спасти его. Но как спасти?
Несмотря на собственное признание герцога, что он совершил низкое преступление, поразив своего врага в спину, Мария упорно отказывалась верить этому. До её ушей также достигли слухи о присутствии женщины в той части дворца именно в тот роковой час. Ревность и ненависть, бушевавшая в её душе, подсказывали ей, что если Урсула Глинд и не была главным действующим лицом, то, во всяком случае, была причиной этого возмутительного преступления. Все соглашались в том, что так или иначе женщина была причастна к ужасному событию этой ночи.
Налицо был несомненный факт, что маркиз де Суарес изменнически убит в спину и что герцог Уэссекский признал себя виновным в этом преступлении. Герцогу никто не верил. Для чего он сделал это?
— Чтобы спасти честь женщины, — утверждали друзья его светлости.
— Какой женщины? — допытывались его враги.
Втихомолку называли имя леди Урсулы Глинд, хотя казалось невозможным, чтобы у нежной, поэтичной молоденькой девушки достало физической силы для такого удара. Однако мало-помалу у всех росло убеждение, что если бы леди Урсула захотела, то могла бы пролить некоторый свет на события ужасной ночи, и эта мысль крепко засела в голове Марии Тюдор.
Молодая девушка, разумеется, отрицала, что ей что-либо известно. Она не могла припомнить ни одного факта, который свидетельствовал бы о предполагаемой вражде между герцогом Уэссекским и доном Мигуэлем. Кардинал ничего не говорил, потому что такой оборот дела прекрасно способствовал задуманному им плану. Лорд Эверингем находился в Шотландии, а в те времена всякие известия доходили не скоро. Что касается королевы, то основанием её подозрений служили лишь её ненависть к молодой девушке и твёрдое убеждение, что в ту ночь герцог Уэссекский и Урсула встречались за час или два до убийства. Она ведь сама видела девушку и унизила её в присутствии кардинала и придворных дам, герцога тогда там не было.
Что же случилось потом?
Если бы было возможно, Мария Тюдор подвергла бы соперницу нравственным и физическим пыткам, пока не добилась бы от неё признания; но в её власти было только не выпускать Урсулы из её комнаты; она не хотела терять её
