Малый драконий род - Элизабет Кернер

Я вновь попытался мысленно обратиться к Салере — скорее по привычке, ибо это обычный способ общения среди моего народа, — но не успел произнести и пару слов, как Ланен остановила меня.

— Нет, Вариен. До этого еще далеко. Вернись к самому началу. — Она указала мне на выпуклость, что выступала на лбу у Салеры. — Начни вот отсюда.

Я протянул руку, чтобы дотронуться до головы Салеры. Она храбро осталась стоять на месте, когда моя кожа коснулась ее брони. Мне показалось, будто до меня донесся какой-то странный звук; это было неожиданно, и я сейчас же убрал руку.

— Что-то тут есть, ты была права. Но я не понимаю: я ведь дотрагивался до нее и раньше, и ничего не происходило... — начал было я.

— Тогда на тебе не было твоего венца, ты ведь снял его тогда, — тихо напомнила мне Ланен. — Может, все настолько просто?

— Насколько просто? Да, когда я прикасаюсь к ней рукой, это влияет на нас обоих, но...

— Да нет же. Не рукой, — перебила она. Голос ее был необычным, полным трепетного благоговения, словно она говорила с кем-то другим в этом диковинно сжавшемся мире, где было место лишь нам троим. — Кажется, как просто! Но если получится...

— Ланен! — проговорил я.

— Твой самоцвет, — сказала она, осторожно кладя руку Салере на шею. — Вариен, дотронься до выступа у нее на лбу своим самоцветом, не снимая его с головы.

— Но такое принято лишь между родителями и ребенком, Ланен, — возразил я.

— Да, я знаю, — ответила она просто. В голосе ее звучала уверенность.

Я дрожал так сильно, что едва мог стоять, и все же сделал, как она говорила. Я потянулся к Салере, и хотя обычно подобное прикосновение могут себе позволить лишь матери по отношению к своим детенышам, я все-таки дотронулся до нее своим самоцветом: в том месте, где должен был находиться ее камень. Прикосновение вызвало чуть ли не вспышку, но...

Больше ничего не произошло. Со вздохом я опустил голову и, охваченный скорбью, прильнул лбом к голове Салеры; самоцвет мой все еще касался ее безжизненного выступа.

«Так близко, так близко, прелестная моя сестричка, — думал я с грустью. — Увы, я возлагал такие надежды на эту встречу! Быть может, получится в другой раз, или через десять лет, или же...»

И тут Ланен, гладившая Салеру, положила руку мне на плечо, чтобы утешить меня.

В следующее же мгновение по телу моему словно пронеслось пламя — всеобъемлющее, хотя и не разрушительное. Оно взревело у меня в голове, оглушая, закручивая, и мысли, слова, образы — все это точно вмиг было кем-то увидено, узнано и ворочено мне. Перед глазами у меня поплыло, и я попытался сосредоточиться, как делал это всегда, — на самоцвете, которым по-прежнему касался лба Салеры. И сейчас же пламя из всех уголков моего существа собралось воедино — и устремилось через мой самоцвет к Салере, точно огонь, переметнувшийся от зажженной спички на щепки.

Что-то менять было уже поздно. Твердое покрытие лобного выступа полыхнуло, и Салера закричала от боли. И сейчас же Уилл, Велкас и Арал вновь оказались с нами — хотя, как мне было известно, они и до этого все время стояли здесь же. Уилл обхватил руками Салеру, не зная, что предпринять, как быть с пылающей броней у нее на голове.

Внезапно Велкас озарился сиянием — даже в лучах полуденного солнца оно казалось ослепительным. Арал стояла подле него, хотя вокруг нее свечение было гораздо слабее, и вдруг из мешочка, который носила на шее, извлекла самоцвет неизвестного кантри, погибшего давным-давно. Едва коснувшись его, она вскрикнула и схватила Велкаса за руку. Вместе они потянулись к Салере — спасти ее, исцелить, унять пламя, бушевавшее вокруг ее...

...Вокруг ее самоцвета!

Пламя исчезло, как только новый самоцвет был освобожден из заточения. Целители залечили нежную кожу, что образовалась вокруг, и уняли боль. Я был поражен: даже в такой момент они помнили о своем долге. И меня ошеломило, что действия их оказались успешны по отношению к кантри! Впрочем, тогда я об этом не думал: подобные мысли пришли мне в голову намного позже.

Все мы были объяты благоговейным трепетом, глядели и не верили своим глазам: перед нами в лучах солнца блистал только что рожденный самоцвет, ярко-голубой, как глаза Салеры. А она отвернулась от нас и смотрела на Уилла. Он стоял позади нее: едва услышав ее крик, он не нашел ничего лучшего, как обнять ее, и так держал все время, покуда длилась боль.

Он изумленно ахнул, увидев сверкающий голубой камень посреди ее медно-красного лба. Она повернулась прямо к нему, уселась на задние ноги и, заглянув ему в глаза, тихо произнесла:

— От-тец-ц.

— Салера, — отозвался тот, и собственный голос подвел его, надломившись.

Не говоря больше ни слова, она положила свою голову ему на плечо, а он обнял ее за шею.

Я мог бы любоваться ими часы напролет, но мне не позволили. Что-то толкнуло меня под руку.

Повернувшись, я увидел одного из родичей Салеры: он оказался гораздо мельче, чем она, и взирал на меня снизу вверх. Был он цвета серой стали, и чешуйки его брони отливали ровным, красивым блеском. Он еще раз пихнул меня под руку.

Я повернулся и посмотрел на Ланен, которая в восхищенном изумлении наблюдала за Уиллом и Салерой.

— Прошу прощения, милая, — проговорил я с улыбкой. — По-моему, наша задача еще не вполне завершена.

Она оглянулась и посмотрела на неотвязного малыша, потом обвела взглядом весь луг, на котором было полно моих малых сородичей, Затем вновь глянула на меня и усмехнулась.

— Хвала Владычице, что мы пообедали, Вариен. Думаю, день будет долгим!

...Часы пролетали в неясной круговерти мыслей и пламени. Теперь, когда я имел кое-какое представление о том, чего ожидать, я мог действовать более плодотворно, позволяя новой жаждущей душе видеть мои мысли и перенимать у меня самое необходимое из языка и кое-что из знаний. За несколько часов я весьма наловчился в этом. Кроме того, уже с первым малышом мы открыли, что, когда Ланен возлагает на нас свои руки раньше, чем я дотрагиваюсь самоцветом до лба своего дальнего родича, для всех нас это оборачивается куда меньшим потрясением.

Ланен и прочие то и дело заставляли меня прерываться, чтобы отдохнуть и перекусить, однако спать сейчас я мог не больше, чем отказать кому-нибудь из тех, что просили меня помочь им. Во время одной из коротеньких передышек мне внезапно пришло в голову, что это, должно быть, насмешка Ветров. Я вдруг глубоко осознал, что даю этим необыкновенным, восхитительным созданиям то, чего сам навсегда лишился.

Завидовал ли я ими? Еще как.

Испытывал ли я к ним ревность? Разумеется.

Подумал ли я хоть раз о том, чтобы отказать им в помощи? Ни на миг. Ревность и зависть мои были искренними, и я не мог отбросить их, да и не стремился — потому что превыше всего, подобно рассвету, по сравнению с которым пламя свечи становится совсем незаметным, была радость, переполнявшая мне сердце каждый раз, когда освобождался новый самоцвет. Рубиновые, сапфировые, опаловые, желто-топазовые, изумрудно-зеленые, как и мой собственный, — столь же разные, как оттенки кожи и склад нрава существ, которые теперь ими владели.