Замок Броуди - Арчибальд Кронин

«Несси тоже будет рада», — подумала она, осторожно выпуская из рук ветку, и уже в более радужном настроении вошла в дом.

День миновал, сумерки упали на землю, наступил и прошел час вечернего чаепития. Несси, как всегда, была водворена с учебниками в гостиную, а Броуди сидел на кухне со своей бутылкой. Снова перемыв посуду и приведя в доме все в порядок, Мэри решила сходить к доктору Ренвику и возможно деликатнее объяснить ему, почему она не может впредь принимать подарки, которые он присылает для Несси. Ей легко было уйти из дому незамеченной. По вечерам она могла делать, что ей угодно, лишь бы не мешать занятиям Несси в гостиной. Надев шляпку и пальто, она выскользнула из дому по черному ходу, так как отец приказал ей уходить и приходить только этим путем.

Вечер был прохладен, ветерок ласкал щеки, невидные во мраке цветы от росы благоухали сильнее, и Мэри быстрыми, легкими шагами пошла по дороге, укрытая темнотой. Она не спрашивала себя, отчего у нее так легко на душе. Трепет наступающей весны волновал ее, радовал, как обрадовала зацветавшая на кусте сирень, а предстоящая встреча с Ренвиком наполняла бессознательным ощущением счастья. Но пока она дошла до Уэлхолл-род, она уже успела смутно разобраться в причинах своего веселого настроения и под влиянием неожиданно пришедшей мысли невольно замедлила шаги. Какое она имеет право надоедать занятому человеку, которого дожидаются пациенты, который, несомненно, утомлен после целого дня трудной работы? И если это он прислал виноград, какая дерзость с ее стороны отказываться от него! Ее ножом резнула мысль, что цель ее визита к Ренвику — только хитрая уловка, подсказанная изворотливым умом, предлог увидеться с ним. Оскорбительные слова отца встали в ее памяти как приговор, и ей уже казалось ненужным обращение к доктору Ренвику теперь, когда Несси стала поправляться. По какой-то непонятной ассоциации чувств, ей вспомнилась другая весна, и она сказала себе, что в ту пору Денис добивался встреч с нею, преследовал ее своей любовью, теперь же (она мучительно покраснела в темноте) она хочет навязать свое жалкое общество человеку, который не стремится ее увидеть. Тем временем она дошла уже до дома Ренвика и остановилась на противоположной стороне улицы, грустная и подавленная, глядя на дом и вспоминая его красивое убранство, чудесную картину, которая привела ее в восхищение. Нет, она не войдет, она только минуту постоит тут и поглядит на окна, под покровом ночи, думая о том, кто живет здесь. И в будущем, когда он уедет навсегда из города, она вот так же будет приходить на это место и воображать, что он внутри, в той нарядной комнате.

Стоя тут, она услыхала быстрое и неровное цоканье копыт, увидела два желтых огня во мраке, и, раньше чем она успела отойти подальше, двуколка доктора подкатила к дому. Отступив назад, в тень, падавшую от стены, Мэри наблюдала веселую суету у подъезда, слышала, как лошадь рыла копытом землю, как бряцала сбруя. Потом раздался уверенный голос Ренвика, так близко, что Мэри вздрогнула. Он говорил кучеру:

— Сегодня мне больше никуда не придется ехать, Дик, по крайней мере я на это надеюсь! Покойной ночи!

— Покойной ночи, сэр. Авось, вас сегодня больше никто не потревожит, — услышала Мэри ответ грума, и, вскочив опять на козлы, он отъехал к конюшне.

Напрягая зрение, Мэри следила, как Ренвик, едва видный в темноте, взошел на крыльцо, потом, когда распахнулась дверь, его фигура четким силуэтом встала на фоне яркого света, падавшего изнутри, и она ясно увидела его. На мгновение он обернулся и вгляделся в темноту, устремив глаза прямо по направлению к Мэри. Она знала, что ее не видно, но вся задрожала, словно боясь, что он ее заметит, подойдет и спросит, зачем она стоит здесь в такой час и подсматривает за ним. Но он не воротился. В последний раз вгляделся в ночь и вошел в дом, закрыв дверь, оставив Мэри теперь в полной темноте. С минуту она стояла неподвижно, изнемогая от волнения, затем пошла домой крадущейся походкой, сутулясь, как будто озарившая ее догадка тяжестью позора легла ей на плечи. Она знала теперь, что она, Мэри Броуди, отверженная, утратившая чистоту, мать мертвого ребенка без имени, снова любит, но не любима.

VIII

В воскресенье после обеда полагалось предаваться отдыху, и хотя Броуди в этот день вставал поздно, а обедал не раньше двух, он свято соблюдал традицию, и праздные часы от трех до пяти заставали его неизменно лежащим без пиджака на диване, но не в гостиной, а в кухне: гостиная была теперь предоставлена Несси для занятий, которые и в дни отдыха продолжались так же усиленно, как и в будни. Броуди видел геройское самопожертвование в том, что он ради Несси перенес свой отдых на менее почетное место.

В это воскресенье жаркое июльское солнце разморило его и нагнало дремоту. Убедившись, что младшая дочь села за книги, внушительно напомнив ей о близости великого дня экзаменов (который был назначен на следующей неделе), он улегся в кухне с видом человека, заслужившего отдых. Жужжание мухи на окне скоро убаюкало его.

Как он только что внушал Несси, наступал последний круг скачек. И, в то время как он храпел в приятном сознании, что, уступив Несси гостиную, он со своей стороны сделал все для обеспечения ей успеха, Несси лихорадочно принялась в последний раз перечитывать третью книгу Евклида. Лицо ее пылало от жары в гостиной, а жужжание мух, под которое так сладко уснул Броуди, раздражало и отвлекало от работы. Она никогда не была особенно сильна в геометрии, и теперь, когда до экзаменов оставалось всего несколько дней, неуверенность в своих знаниях по этому предмету пугала и мучила ее так, что она решила еще раз бегло просмотреть всю третью книгу. Наморщив лоб и шевеля губами, она зубрила восьмую теорему, но, как ни старалась сосредоточиться, слова прыгали по странице, чертежи расплывались, линии принимали странные, причудливые формы, немного напоминая те фантастические образы, что являлись ей в последнее время в беспокойном сне и мучили ее по ночам. «Отношение оси угла к перпендикуляру равно коэффициенту»… нет, нет, что она болтает, ведь это же совершеннейшая бессмыслица! Надо внимательно учить, иначе стипендия, которая уже все равно, что у нее в кармане, ускользнет от нее, шмыгнет прочь, как белая мышка, быстро съев все золотые соверены, словно это сыр… Какая жара! И как болит голова! По английскому языку она подготовлена отлично, по латыни прекрасно, по французскому тоже хорошо, об алгебре и говорить нечего. Да, она способная, это все говорят, и, конечно, те, кто экзаменует на стипендию, увидят это при первом же взгляде на нее. Когда она гордо и уверенно шла в школу в дни экзаменов, ей всегда казалось, что люди шепчут друг другу: «Это Несси Броуди. Первая ученица в классе. Она и этот экзамен, конечно, выдержит лучше всех, — это так же верно, как то, что ее имя Броуди». Может быть, и профессора в университете нагнутся друг к другу и скажут то же самое. Во всяком случае, они это скажут после того, как просмотрят ее работу. Так должно быть непременно, иначе отец потребует от них ответа. Да, да, если они не признают ее и не выдвинут ее на первое место, он стукнет их головами друг о дружку, так что головы защелкают как кокосовые орехи… кокосовые орехи… Мэт обещал привезти их ей, когда уезжал в Индию, и она мечтала еще о попугае и обезьянке, но Мэт почему-то забыл об этом, а теперь, когда он уехал с этой гадкой женщиной, он никогда уже и не вспомнит о своей сестренке Несси. Женился он на Нэнси или нет? Но все равно, Нэнси — дурная женщина, даже если Мэт и надел ей кольцо на палец. Она совсем не то, что Мэри, которая так добра и ласкова к ней. А между тем Мэри не замужем, и все же почему-то у нее был ребенок, который умер и о котором никто никогда не вспоминает. Мэри сама никогда о нем не говорит. Но лицо у нее такое грустное, как будто что-то лежит у нее на сердце и она не может о нем забыть. Мэри постоянно заботится о ней, приносит ей суп, и яйца, и молоко, обнимает ее и все уговаривает не заниматься так много. Мэри хочет, чтобы она получила стипендию, но хочет этого только для того, чтобы отец не притеснял ее. Мэри, ее хорошая Мэри, заплачет, если Несси не дадут стипендии. Нет, ей не придется плакать; если Несси провалится, она никогда не скажет об этом Мэри. Вот замечательно придумано! Пройдут годы, а она, Несси, никому и словом об этом не обмолвится… Господи, что за мысли ей приходят сегодня в голову? Провала быть не должно! Если она не окажется на первом месте, «во главе класса», как всегда говорил отец, ей придется за это расплатиться. «Я сверну твою тонкую шею, если ты дашь кому-нибудь опередить себя, после того как я столько с тобой возился!» — вот что он всегда долбит ей в уши между нежностями и похвалами. А руки у него большие!..

«Ось угла к перпендикуляру»… Нет, право, это верх несправедливости, что она должна сидеть и зубрить в такой жаркий день, да еще в воскресенье, когда ей следовало бы пойти на воскресное чтение библии в белом платье с розовым поясом, которое ей сшила мама. Но платье уже износилось, и она из него выросла: она теперь уже совсем взрослая. Мама любила посылать ее в воскресную школу, умытую, в лайковых перчатках. Теперь она никуда не ходит, а все работает, так усердно работает. «Да, папа, я стараюсь вовсю. Что делаешь, делай как следует». Мама всегда наказывала им угождать отцу. А теперь мама умерла. У них нет матери, а у Мэри — ребенка. Мама и ребенок Мэри, оба сидят теперь в облаках, машут ей и поют: «Несси Броуди получит стипендию». Ей хотелось пропеть это тоже во весь голос, но что-то сжимало горло, мешало ей. В последнее время она начинала терять веру в себя. Нет, нет, получить стипендию Лэтта — великое дело для девочки, да еще девочки, которая носит имя Броуди. Великое дело — но и трудное же! Она раньше была уверена в успехе, так уверена, словно груда золотых гиней уже лежала перед ней и все могли это видеть и удивляться ей. Но теперь тайное жуткое сомнение закралось ей в душу. Об этом никто не знал и никто не узнает — вот единственное, что утешало Несси. «Да, папа, у меня все идет великолепно, лучше быть не может. Этот Грирсон не имеет никаких шансов на успех. Я стою у него на дороге. „Лэтта“ уже у меня в кармане». Отцу нравилось, когда она так говорила, он потирал руки и одобрительно улыбался ей, а ей было приятно, что она угодила ему. Она будет скрывать от него свои сомнения так старательно и ловко, что он никогда их не заметит. Она знает, как надо поступать, она ведь умница.