Тишина - Василий Проходцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Не вели казнить, государь, вели слово молвить! – страшным шепотом обратился к Пуховецкому Ильяш, убедившись, что его никто посторонний не слышит. В голосе его, однако, Ивану послышалось обычное ехидство карагота. Не зная, то ли радоваться встрече со старым знакомцем, то ли злиться на него за срыв его замыслов, то ли просто посмеяться над причудливой фигурой бывшего крымского торговца в казачьем платье, Пуховецкий милостиво кивнул головой. Мир вокруг Ивана определенно сходил с ума в последние дни, но это безумие все больше увлекало Пуховецкого.
– Здравствуй, Ильяш! Не верил ты мне, а вон оно как все вышло…
– Как же не верить – верил! Ты, государь, на меня зла не держи – уж я и сам хотел тебя отпустить, да, как водится, от баб беда приключилась. Жена моя, Сэрра, чертовка старая, возьми да все и разболтай. Да что плохое поминать! Ты вот лучше, царское величество, о чем подумай. По-твоему, Ваня, как так быстро рада собралась, откуда про тебя все лыцарство знало, и почему все подогретое на коло пришло, а?
– Неужто ты собрал?
Ильяш изумленными, широко раскрытыми глазами взглянул на Пуховецкого.
– А то кто же! Не забывай об этом, государь. Да и про другое вспомни: как обещал мне и потомкам моим торговать беспошлинно на Москве. На Москву я пока не замахиваюсь, но здесь, на Сечи и на Гетманщине, уж ты соизволь, великий государь, пожалуй верного раба своего!
Ильяш, конечно, был большой болтун, да и соврать недорого брал, но то, как быстро собралась рада, и как были настроены в его пользу казаки – над этим раздумывал и этому удивлялся Пуховецкий немало. Пока Иван готовился ответить караготу, из полумрака спустившихся сумерек показался Ермолай Неровный в сопровождении двух чорновских молодцев в красных жупанах, которые быстро шли к Ивану, с самым важным видом выпрямив спины и чуть ли не чеканя шаг. Подойдя к Пуховецкому, они жестом велели казакам, несшим иванов трон остановиться и поставить кресло наземь, что те торопливо и сделали. Все трое довольно низко поклонились Ивану, а Ермолай, церемонно разделяя слова, произнес:
– Твое величество государь-царь! Его вельможное добродие, мосцепане атамане кошевой нижайше просит тебя прийти с ним хлеба откушать.
После этого, не дожидаясь ответа, Неровный и его спутники поднялись и развернулись, чтобы уйти. Иван поспешно спрыгнул с трона и пошел вслед за ним.
Часть шестая
Глава 1
Царя Алексея разбудил звук капель протекавшей через обшивку шатра дождевой воды. Самого дождя слышно не было, он, вероятно, был совсем слабым, как и все последние дни, однако, несмотря на это, производил на удивление много влаги, которая за мгновения скапливалась и на одежде, и на крыше, и на пологе шатра, а затем протекала только ей ведомыми путями во все те места, которые казались до сих пор недоступными дождю. Или просто растворялась и стояла в воздухе, придавая тому неприятный тяжелый запах и, как будто, сковывая и движения, и мысли. Именно так, влажно, сыро и тягостно было сейчас в спальне царского походного шатра. К запаху сырости примешивались кухонные ароматы и слабый, но очевидный привкус табака, курение которого с переходом литовской границы поразило все войско похлеще любой чумы. Алексей с раздражением подумал, что опять проспал, и теперь опять весь день пройдет в борьбе с неодолимой вялостью и ленью, если только не случится чего-нибудь чрезвычайного, что поневоле заставит взбодриться. Уже который день царю не удавалось подняться так рано, как он собирался, и Алексея Михайловича окатила волна гнева на постельничих, опять побоявшихся или поленившихся его разбудить.
– Сенька, Петрушка! Черти драные… Почему с рассветом не разбудили?
К еще большему раздражению царя, ответа не последовало, и только когда он принялся громко ругать слуг, на чем свет стоит, вдали послышалась возня, и перед ним появились испуганные и растрепанные Сенька и Петрушка, отпрыски старинных дворянских фамилий.
– Курили, небось?
– Что ты, государь, да как же мы, за что же такая немилость? – Сенька с Петрушкой скинули шапки, повалились на колени и начали креститься, несмотря на то, что от обоих разило, как из табачной лавки.
– Будет уж! Несите одеваться. Да нет, по-простому…
Чрезмерно затянувшаяся осада угнетала и лишала постепенно сил всех ее участников, от рядовых стрельцов до самого царя, поэтому Алексей и не гневался сильно на распустившихся до нельзя постельничих, ставших жертвой той же болезни, которая поразила всех. Сам царь, натуре которого претило такое долгое стояние на одном месте, вынужден был держать здесь свой лагерь – уж больно важен был осаждаемый город. Особенно досадно было, что силы его защитников были ничтожны, подмоги им не предвиделось, и падение крепости было лишь делом времени. Но это самое время было безжалостно и к осаждающим, и к осажденным. Даже грамоты о взятии все новых и новых городов, приходившие чуть ли не каждый день, приносили все меньше радости и превращались в обыденность. Алексей, к тому же, чувствовал, что время главных испытаний не подошло, и иногда казался сам себе разыгравшимся в чужом дворе мальчишкой, веселиться которому предстоит лишь до тех пор, пока хозяин двора не вернется и его не проучит. Но пока военное счастье улыбалось царскому войску так, как никто не ожидал, и это, порой, даже пугало. Царь, сделал, наконец, усилие, и свесил ноги с высокого, богато убранного ложа, которое, в основе своей было лишь грубо сколоченным из сосновых полубревен остовом. Вскоре, заботами Сеньки и Петрушки, Алексей Михайлович был наряжен в одно из самых простых своих облачений, и тяжелой поступью не до конца проснувшегося человека направился в ту часть шатра, которая должна была заменять собой привычную кремлевскую комнату. Там уже сидел за книгами чинный, седой дьяк
