Серенгети не должен умереть - Бернгард Гржимек
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мне некогда было заниматься Михаэлем, потому что первым делом надо было утихомирить шимпанзе. Я подскочил к клетке и с силой ударил палкой по цепким пальцам обезьяны, которыми она как раз собиралась расшатать второй прут.
Роджер вел себя как безумный, с размаху кидался на решетку так, что вся клетка качалась, грозя вот-вот опрокинуться. Потом он молниеносным движением высунул руку и выхватил у меня бамбуковую палку. Но у меня наготове была уже вторая, и я продолжал ею лупить его по рукам. При этом мне приходилось лавировать между всеми этими ящиками и коробками, чтобы не подойти слишком близко к клетке, где шимпанзе мог до меня дотянуться.
Все пассажиры соскочили с машины и разбежались кто куда. Один лишь наш бой Джо светил мне издали большим карманным фонарем (что ему потом высоко зачтется!), Роджер же не переставал неистовствовать, вырвал у меня и вторую, и третью палку и старался ткнуть ими в меня. Но я зорко следил за тем, чтобы он не успевал ухватиться за следующий железный прут и расшатать его; как только он за это принимался, я бил его немилосердно палкой по рукам…
Может быть, это выглядит жестоко, но, если бы шимпанзе вырвался на волю, могло произойти несчастье. Ведь речь шла не о диком животном, выловленном непосредственно в лесу, — такое бы постаралось поскорее убежать от всех этих двуногих существ. Роджер же прожил большую часть своей жизни рядом с людьми и нисколько их не боялся. Страшно даже представить себе, как он изувечил бы жертву, на которую бы напал!
Вскоре у меня не осталось ни одной палки. Каким-то чудом у одного из наших попутчиков оказалась сабля. Я схватил ее и несколько раз ударил ею плашмя по судорожно работающим рукам Роджера. Поскольку воцарилась тишина, а удары явно были болезненными, Роджер стал постепенно успокаиваться и наконец забился в дальний угол своей клетки.
Теперь можно было перейти к уговорам, что я и сделал. Когда у самца шимпанзе такой приступ проходит, с ним можно вполне нормально общаться, как с вполне разумным существом. Вот и на этот раз: я окликнул его, он ответил, подошел к решетке и обиженно протянул мне свои побитые пальцы, чтобы я пожалел его. Он бы охотно дал их мне и полечить, но мне сейчас было не до того. Я поспешно выпрямлял согнутые прутья решетки, кто-то из африканцев дал мне прочную веревку, где-то я раздобыл и проволоку и принялся закреплять ими палки поперек прутьев. Вскоре решетка стала непроницаемой.
И только тогда я смог подозвать Михаэля и осмотреть его руку. Она имела страшный вид и ужасно кровоточила. Указательный и средний пальцы были разорваны до костей.
Африканцы утверждали, что здесь в деревне есть врач. Один из них даже вызвался сбегать за ним. Но напрасно: врача дома не оказалось. За местным же знахарем нужно было идти в соседнюю деревню. Но все это длилось бы слишком долго. Поэтому я решил ничего с рукой не предпринимать, а ехать поскорее в Бваке, до которого осталось всего 65 километров. Я выгреб из чемодана два носовых платка и туго перевязал ими руку сына.
Потом мы поехали дальше. Должен признаться, что вся эта история здорово вывела меня из равновесия. Пять лет тому назад меня самого покусал самец шимпанзе, причем не так уж злобно, почти играя. При этом он мне повредил какое-то сухожилие, и руку в тот же день пришлось оперировать. А потом еще дважды повторить операцию. Но средний палец так и остался на всю жизнь изуродованным: он больше не сгибается. И это еще полбеды — я был на волосок от ампутации всей руки! При этом я имел дело с хорошими хирургами, в первоклассной больнице. А вот что здесь, в дебрях Африки, будет с рукой моего сына — это еще совершенно неясно. Я считал километры…
Но такая махина, как этот грузовик, ездит по подобным плохим дорогам не больно-то быстро, так что прошло еще добрых два часа, пока мы добрались до Бваке. Мы вкатили на машине, набитой пассажирами, прямо во двор нашего друга Абрахама. Причем ночью и в кромешной тьме. Я решил заранее соскочить с машины, чтобы дать знать хозяевам о нашем приезде, но прыгнул так неудачно, что растянулся во всю длину на щебенке, расцарапав себе лицо и обе руки. Так что в дом я заявился с разбитым подбородком и поврежденным носом, притом весь в грязи.
Разумеется, после нашего ночного происшествия ни один из пассажиров не отваживался взяться за клетку с Роджером, чтобы сгрузить ее с кузова. Мне пришлось удвоить и даже утроить чаевые, пока нашлось наконец несколько храбрецов. При этом я не переставал опасаться, что при малейшей попытке Роджера заявить свой протест они попросту бросят клетку на землю, она развалится, и животное окажется на свободе. Но, к счастью, этого не произошло, и вскоре весь наш многочисленный багаж стоял посреди двора, а машина укатила.
Только теперь я мог вплотную заняться Михаэлем. Я вытащил медикаменты, опустил его руку в раствор марганцовки и затем внимательно обследовал ее. Пришлось вкатить ему немедленно порцию пенициллина, засыпать раны порошком сульфонамида и забинтовать. А потом уж я промыл и заклеил пластырем ссадины на своем лице.
До Абрахама время от времени доходили слухи о том, где нас носит, и, по его приблизительным подсчетам, мы должны были вернуться еще две недели назад. Но вот наконец мы снова попали в цивилизованные условия. Немного передохнув, мы с Михаэлем принялись за изготовление транспортных клеток и имели удовольствие при сорокаградусной жаре распиливать тупыми ножовками толстые железные прутья на небольшие куски, а из твердой африканской древесины, в которую и гвоздя-то не вобьешь, мастерить ящики. Когда мы нечаянно оставляли клещи на солнце, а потом снова брали в руки, то, вскрикнув от нестерпимой боли, швыряли их на землю — до того они накалялись. Так что каждая доска, каждый ящик и вообще все вокруг было буквально пропитано нашим потом, несмотря на то что работали мы в одних плавках.
Вскоре Роджер принялся бушевать и по ночам. В африканском районе городка каждый вечер
