Дитя Всех cвятых. Цикламор - Жан-Франсуа Намьяс

Франсуа поручил тому переговоры о выкупе сеньории Вивре. Из шести тысяч ливров, привезенных Анном, на это дело предназначались только пять; оставшуюся тысячу они предполагали пустить на строительство особой церкви близ Куссона, чтобы там и упокоить останки Теодоры.

Поскольку присутствие управителя было навязано герцогом, все держались от него немного в стороне. К тому же невозмутимая серьезность Готье вечно служила мишенью для тысячи подтруниваний. Анн же, напротив, взял на себя труд заинтересоваться этим холодным и суровым человеком и обнаружил, что к нему были ужасно несправедливы.

Молодой человек поразился, видя, как ревностно тот защищает интересы Вивре. Сам управляющий, обрадованный и удивленный тем, что кто-то впервые заговорил с ним с симпатией, высказался напрямик:

– По закону поступок Франсуа де Вивре необратим, но пять тысяч ливров – сумма немалая, и если дело подать надлежащим образом…

Он показал целую кипу бумаг, исписанных его почерком.

– Я пытаюсь представить финансовое состояние сеньории Вивре несколько… туманным. А в заключение скажу герцогу, что ее выкуп будет превосходной сделкой.

Анн удивился.

– Почему вы делаете это, сир д'Ивиньяк?

На длинном скучном лице впервые проступила бледная улыбка.

– Потому что Вивре того заслуживают. Вы – люди незаурядные, и будет очень досадно, если герцог лишится таких вассалов…

Посвящение Анна, который был пока лишь Анном де Невилем, состоялось по его просьбе на Троицу. Он надеялся, что Святой Дух поможет ему во время тяжкого бдения над оружием.

Ибо, хотя само посвящение в рыцари и радовало его, но страшила мысль о предшествовавшем ему обряде. Состояние Анна оставалось прежним: он не хотел больше заглядывать внутрь самого себя и копаться там. Ему казалось, что тем самым он только попусту причинит себе боль.

Анн открылся своему прадеду, и тот ответил, что бдение над оружием – обязанность, от которой будущий рыцарь не имеет права уклониться. Впрочем, Франсуа убежден, что с помощью Духа Святого все пройдет хорошо.

Согласно обычаю, когда солнце село, Анн вошел в часовню Вивре босиком, в одной рубахе. Кроме рубахи, на нем была только его серая шерстяная повязка.

Двери затворились, вызвав у молодого человека невольную дрожь. Ему почудилось, что это захлопнулся люк, защелкнулись челюсти капкана. Он все-таки не смог избежать того, чего так опасался!

Перед ним в последних лучах заката зловеще багровел витраж с изображением Эда и Людовика Святого. Под ним во мраке склепа покоилась Теодора, пальцами он ощупывал шерстяной лоскут от ее платья…

Львы, волки, ужасный вопрос о том, кто же он такой. С самого рождения Анн раздирался между этими двумя силами; и вот необоримый страх овладел им!

Молодой человек подошел к молитвенной скамеечке, которую поставили рядом с алтарем для завтрашней церемонии, опустился на колени, сложил руки и призвал помощь Святого Духа. И сразу почувствовал себя немного лучше, немного спокойнее. Анн закрыл глаза и постарался дышать медленнее. Постепенно он заметил, что его сердце грохочет уже не так сильно.

Тогда он снова открыл глаза… Напротив, за алтарем, слабо светился витраж. Он вдруг вскочил на ноги. Солнечные лучи проникали в часовню не с той стороны! Эдов витраж, как и подобало, был расположен в ее восточной части, и эти лучи, что пробивались сквозь него снаружи, были лучами рассвета. Всю эту короткую июньскую ночь, все свое бдение над оружием он… проспал!

Анн возвратился к молитвенной скамеечке и вновь преклонил колена. Святой Дух не просто осенил его: он сотворил для него чудо! Даровал ему то, что в его состоянии было самым благоразумным: сон.

Наконец, Анн встал и обошел пустую церковь легким, бодрым шагом. Все было ясно, все было прозрачно! Не размышлять: таков сейчас его долг. Раздумьям пусть предается Франсуа де Вивре. В некотором смысле они стали с прадедом единым целым, и покуда Франсуа жив, Анн будет лишь его рукой.

Молодой человек вспомнил, о чем мечтал еще ребенком – в этой самой часовне, после чудесных откровений Франсуа. Тогда он ощущал себя поборником Добра, вступающим в эпическую битву против Зла, белым рыцарем, который одолеет черного. На это он и уповал теперь перед своим посвящением в рыцари: вновь обрести свою чистоту, свою детскую невинность и отправиться без колебаний, с восторгом и упоением в эту последнюю, решающую и столь долгожданную битву!

Дверь открылась. До слуха донесся металлический лязг: Филипп Мышонок принес доспехи. Бдение над оружием завершилось. Начиналось посвящение в рыцари…

Мышонок помог Анну облачиться. Чтобы траур все же оставался заметен, Анн попросил, чтобы ему вокруг левой руки повязали ленту черного муслина. Затем он взял меч, который избрал своим рыцарским оружием. Это был один из тех двух, что он увез из Куланжа, меч самого Эсташа. Клинок уже был благословлен, когда того посвящали в рыцари: теперь он будет благословлен дважды.

Наконец, мальчуган повесил ему на грудь щит с гербом Невилей: золотой цикламор на лазоревом поле. Анн преклонил колена на молитвенной скамеечке, и церемония началась.

За братом Тифанием, несшим крест, шел Франсуа. Анн с волнением увидел, что тот захотел быть в доспехах, что в его возрасте наверняка было нелегко. На груди у старца висел щит с гербом Вивре, «раскроенным на пасти и песок», и Анн невольно посмотрел на этот символ с вожделением. Но быстро опомнился: месса в честь праздника Троицы, которую служил его прежний наставник, началась…

Анн был рад, что напутствует его именно этот простой человек, чьим бесхитростным, полным оптимизма духом он так восхищался. Ему бы так хотелось продлить эти драгоценные минуты, но из-за его собственного нетерпения они, наоборот, пролетели слишком быстро.

Когда месса закончилась, священник взял меч, благословил и вручил будущему рыцарю, произнеся при этом полагающиеся слова. Анн принял оружие, стоя на коленях.

– Анн, вручаю тебе этот меч, дабы ты стал воителем Господним. Твое оружие обоюдоостро; одним лезвием поражай богатого, который притесняет бедного, другим защищай слабого от сильного.

Франсуа приблизился к алтарю и отвесил по-прежнему коленопреклоненному Анну две символические пощечины, после чего все вышли из церкви. Брат Тифаний возглавлял шествие, за ним ступали Франсуа и Анн, оба в доспехах, следом – Филипп Мышонок, будущий оруженосец. Сияющая Сабина Ланфан и Готье д'Ивиньяк, на устах которого впервые видели улыбку, замыкали кортеж.

Снаружи их ждали все жители Вивре, приглашенные на пир по случаю большого праздника. Когда процессия показалась из церковных врат, ее приветствовали бурными криками.