Буржуазное равенство: как идеи, а не капитал или институты, обогатили мир - Deirde Nansen McCloskey
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Хаскелл с осторожностью относится к восхвалению нового достоинства участников рынка: "Мое предположение не состоит в том, что рынок возвышает мораль". Но затем он берет свои слова обратно: "Форма жизни, поддерживаемая рынком, может предполагать повышенное чувство самостоятельности"²⁸ Именно так. Конечно, коммерция, а среди радикалов XVII века - религия и церковное управление, действительно усиливала чувство индивидуальной, ответственной самостоятельности, особенно когда гром и молния перестали приписываться активному вмешательству Бога. Ранее в эссе Хаскелл приписывал торговле "эскалацию" чувства агентности, то есть "ответственности". Таким образом, торговля действительно возвышает мораль. Что исчезало: "дьявол заставил меня сделать это", или "мой господин приказал мне сделать это", или "я был послушен, сделав это, подчинившись своим официальным обязанностям и обязательствам военной службы, присяги на верность или присяги на должность". Торговля была контекстом широкой индивидуальной ответственности в противовес повиновению командам иерархии.
Торговля существовала всегда и активно развивалась в таких местах, как Япония XVIII века и Англия X века. В некоторых целых обществах, а также в значительных частях многих обществ, доминировали меркантильные ценности. Вспомним финикийцев или их филиал Карфаген, заморских китайцев, заморских японцев до запрета на их возвращение в 1635 г., иудеев, таких как Иисус из Назарета, с его притчами о купцах и делателях. Речной и морской порт Сакаи в префектуре Ōсака когда-то был независимым, как Генуя или Любек, но в 1569 г. был подчинен центральной власти Одой Нобунагой. Аналогичным образом обстояло дело с Нагасаки. Оба города были местом, где господствовала торговля.
Но если это так, то почему не всегда существовало чувство "ответственности"? Очевидно, что чувство ответственности в Европе XVIII в. и его ответвление в Северной Америке возникло не столько из-за повсеместного распространения торговли как таковой, сколько, как я предполагаю, из-за слияния автономных христиан с автономными торговцами. Она защищала новое ощущение того, что быть человеком, занимающимся добровольным обменом, - это нормально, что подразумевает принятие результатов такого обмена как справедливых, а значит, и как частицы ответственной ответственности. Это была новая идея в Голландии около 1600 г. и особенно в Англии около 1700 г., Шотландии и Британской Северной Америке около 1750 г. и далее. Это была буржуазная переоценка и буржуазная сделка.
Глава 40. Теология счастья изменилась около 1700 года
Если смотреть с точки зрения долгой перспективы, то только в последнее время мы без вины виноватые одержимы идеей удовольствия или счастья. Даже в светской традиции, например, в философской традиции китайцев или греков, версия счастья, основанная на удовольствии, обычно преуменьшается, во всяком случае, в высокой теории, в пользу духовного просветления. Это относится даже к школе Эпикура, которую ее противники часто называют просто искателями удовольствий. В христианстве на протяжении многих веков сокровища, а не удовольствия, должны были храниться на небесах, а не здесь, где воры проникают внутрь.
В конце концов, как сказал бы теолог XVIII века - или как сказал бы современный математический экономист при правильной процентной ставке, - бесконечная загробная жизнь бесконечно предпочтительнее любого конечного удовольствия, достижимого в земной жизни. Такая доктрина делала бессмысленными попытки отменить нищету, рабство или избиение жен. Монета, поданная нищему, вознаграждала дарителя ступенькой на небо, мицвой, хасанатом. Но древнее восхваление благотворительности не предполагало принятия больших программ социального обеспечения, предоставления прав личной свободы или увеличения национального дохода. В конце концов, жизнь, проведенная у Западных ворот с чашей для подаяния, - это бесконечно малая доля будущей жизни. Хватит жаловаться. За время жизни в этой долине слез свыкнитесь с ней. Это ваше Богом данное место в Великой цепи бытия. Какая разница, насколько вы несчастны в этой жизни?
Такой фатализм во многих религиях - "с божьей помощью", "deo volente", "im yirtzeh hashem", "insh'Allah" - исключал праздные разговоры о земном счастье. Историк Даррин МакМахон описал переход от фатализма к современной одержимости счастьем, отметив, например, что радикалы перевернутого в ходе Гражданской войны в Англии мира выступали в защиту бедных в этой жизни. В 1640-х годах "диггер" Джеррард Уинстэнли (1609-1676) спрашивал: "Почему мы не можем иметь наш рай здесь. ...и рай в будущем тоже?"¹ Диггеры хотели, чтобы вся земля была общей. Позже Уинстэнли сам стал купцом, квакером и землевладельцем, создав здесь свой личный рай за счет улучшений, проверенных торговлей. МакМахон отмечает, что "можно проследить, как "уменьшается акцент", придаваемый "духовным преимуществам" боли на протяжении семнадцатого века" (он цитирует Энн Томпсон, The Art of Suffering and the Impact of Seventeenth-Century Anti-Providential Thought [2003], о сдвиге, который она датирует периодом после Гражданской войны).
Например, почти никто, за исключением некоторых еретических католических священников, занимавшихся завоеваниями Испании и Португалии в XVI веке, и, наконец, некоторых квакеров в XVIII веке, не считал рабство чем-то иным, кроме как несчастьем, примененным Богом для закалки души раба. В романе "Робинзон Крузо" 1719 года рассказывается о том, как Крузо продал в рабство мальчика, спасшего ему жизнь. Дефо не имел в виду антирабовладельческую иронию. Ведь часть последующего благосостояния Крузо после его пребывания на острове была достигнута за счет работорговли.²
Точно так же мало кто в то время, а тем более в предыдущем столетии, считал бедность чем-то предосудительным по теологическим соображениям. Один французский чиновник в XVII веке заявил, что "не следует обучать письму тех, кому Провидение предназначило родиться крестьянами. . . . Таких детей следует учить только чтению".³ У бесконечно живущих христиан нет никаких оснований жаловаться, если их участь в нынешней жизни тягостна. Еще раз: возьмите свой крест. Хватит ныть.
Затем, в XVII веке, и, достигнув крещендо в XVIII веке, наше земное счастье стало для нас теоретически важным - причем теоретизирование поначалу было обращено только к "нам", принадлежащим к высокой интеллектуальной моде. В 1732-1734 гг. четвертое послание сочинения Поупа "Эссе о человеке" открывается словами: "О счастье! / Благо, удовольствие, легкость, довольство! Как бы ты ни назывался: / То, что еще побуждает к вечному вздоху, / Ради чего мы терпим жизнь иль смеем умереть" (строки 1-4). В дальнейшем Поуп избавляется от эгалитарного привкуса, который вскоре появился у этой идеи: "Но дары судьбы, если б каждый одинаково владел, / И каждый был бы равен, не должны б все состязаться? / Если б тогда всем людям счастье предназначалось, / Бог во внешности не мог бы поместить довольство" (т.е. Бог устраивает мир между нами, наделяя красотой и положением
