Реквием по Марии - Вера Львовна Малева

мясников. Интеллигент, из бывших, проживающий остатки капитала, когда-то весьма значительного. Живем скромно, тихо, как два смирных старичка, хотя это слово относится только к одному из нас. А там… что будет, то и будет. Кроме того…

— Что ты хотела сказать?

— Это он помог с твоим приглашением.

Мария горько улыбнулась. Ситуация выглядела куда более нелепой, чем можно было представить. За поездку нужно благодарить даже не Лялю, а ее тронутого молью мецената-поклонника.

Импресарио, пригласивший ее, снял в аренду помещение одного из театров на набережной Независимости и, воодушевленный прибытием Марии, собрал довольно внушительную труппу. Сразу же начались репетиции. Мария согласилась дать два представления «Чио-Чио-Сан» до поездки в Кишинев, и один, а может, в зависимости от обстоятельств, два на обратном пути. И чтобы все устроить заранее, решила купить билет до Кишинева, чтоб сразу же после второго спектакля отправиться туда. Но разочарование, которое она вскоре испытала, превзошло самые горькие опасения, какие только можно было вообразить, еще когда она намечала эту поездку дома, в Берлине.

Женщина, выглянувшая из окошка кассы, услышав, что ей нужен билет до Кишинева, потребовала предъявить удостоверение личности, затем, с любопытством повертев в руках заграничный паспорт, спросила:

— А пропуск у вас имеется?

— Какой еще пропуск?

— Билеты в Бессарабию или Транснистрию[56] продаются только по пропускам или лицам, посылаемым в командировку. У вас нет ни того, ни другого.

— Но я там родилась. Там мой дом, родители…

— Из вашего паспорта этого не видно.

На этот раз помочь ей не мог никто. Даже Лялин меценат, который к тому времени был представлен ей и который, вопреки словам о нем Ляли, оказался импозантным, цветущим мужчиной. Ее прошения одно за другим отклонялись, и никто не пытался вмешаться, чтоб помочь ей.

— О чем вы говорите, уважаемый? — возмутился один из высоких чинов, когда его попросили сделать исключение. — Накликать беду на свою голову! Да ни за что на свете!

— Это же известная певица.

— Тем более! Поди разберись, что у нее внутри!

— Но ведь приехала из Германии…

— Ха! Из Германии! А сама родилась в Бессарабии. Авантюристка! Мата Хари! И именно сейчас, когда эти все время «выравнивают» линию фронта, будь он трижды проклят! Мерси. Попасть под военно-полевой суд! И так не могу представить, каким образом выпутаемся из всего этого свинства, в которое нас втянул маршал, будь он неладен, негодяй!

Таким образом, все, что оставалось, был театр на набережной Независимости, куда бы она с великой охотой и ногой не ступила. Но, скрепя сердце, понимая необходимость выполнить взятые на себя обязательства, принялась за работу, только в ней находя успокоение после очередного, преподнесенного жизнью разочарования. Репетиции проходили нормально, партнеры окружили ее вниманием, и она снова почувствовала себя в привычном, добром мире театра, вновь переживала радости и волнения ремесла.

В какой-то день Ляля напомнила:

— Твоя неразлучная подруга, Натали Томша, тоже была здесь, в Бухаресте. Во всяком случае, примерно месяц назад встретила ее на Каля Викторией.

— Господи, Ляля, до чего ж ты невыносимое существо! Почему не сказала раньше?

— Но ты тогда еще не приехала. Да и забыла, что тут странного. Она меньше всего меня интересует.

— Может, давно уехала.

— Не думаю. Приехала с девочкой, которой требуется серьезное, длительное лечение.

— Непременно нужно с ней повидаться.

— Дала телефон. Думаю, где-то сохранился.

— Неужели узнала? Не виделись, наверно, целую вечность?

— Да нет, виделись и раньше. Ведь я — не такая видная личность, как знаменитая Мария. Да и в сороковом, когда удирали от Советов, я уже была здесь, в Бухаресте, многих тут знала, а она — никого, ни души. И соизволила обрадовать своей боярской дружбой. Хотя домой, конечно, не приглашала. Семейство Томша не потерпело бы такого знакомства.

— Какая ты злая, Ляля! Почему ты такая злая?

— Я злая, а ты — бестолковая. Сейчас, когда получили назад все свои владения, как я уже говорила, встретила на улице и чуть ли не сквозь зубы цедила. Обменялись двумя-тремя словами, и все. Хотя выглядела я — на уровне. Можешь быть уверена.

— Наверно, были какие-то причины. Сама же говоришь — болен ребенок. Тали — очень деликатное существо.

— Ага, ага. Возможно. Вот возьми, нашла номер телефона. Иди и целуйся с великой помещицей. В тебе ни капли принципиальности. Насколько известно, Томша в свое время по тебе вздыхал…

— Вздыхал? Ты с ума сошла? Что у меня с ним было?

— Не попадись она, было бы. Осталась бы дома и горя не знала.

Попробуй поговорить с этой Лялей!

— А моя карьера?

— Перестань! Знаю, чего стоит наш кусок хлеба. Сегодня забрасывают цветами, завтра — забудут, что существуешь на свете. И по горло сыта этой работой.

— Но как тогда с шикарной жизнью, о которой всегда мечтала? С интересными поездками, дорогими гостиницами? Помнишь наш разговор тогда, в «Суиссе»? Или, может, совсем забыла? Даже то, как чудесно пахли цветущие липы?

— Ли-и-пы? Ты, Муся, всегда была ненормальной. Липы везде пахнут одинаково. А в поместье, думаю, еще сильнее!

— Если хочешь знать, они нигде не опьяняют так, как в Кишиневе!

— А я что говорю? Ненормальная и есть.

— Допустим. Допустим, что в отношении лип ты, может быть, права. Но сцену, должна сказать, мне не заменили бы десять поместий.

— Не знаю, Муся, не знаю. Ты стала знаменитой, это правда. По крайней мере, все бедные девчонки Кишинева засыпали с твоей фотографией под подушкой и представляли, что ты живешь как в раю. Но мне-то все известно. И хочется спросить: у тебя есть собственный дом, вилла, шикарный автомобиль — как думали дурочки, завидовавшие тебе?

— Автомобиль сейчас не имеет никакой цены, даже самый шикарный. Бензин выдается по карточкам, да и то слишком мало.