Слепой - Вера Петрук

Так гласила легенда о Нехебкае. Для Регарди она всегда оставалась любимой сказкой его суеверного учителя. Халруджи предпочитал реальные истории, рассказывающие о подвигах человеческого духа, а не о древних богах, в существование которых он не верил.

Глава 15

ТУМАНЫ ПРОШЛОГО

Арлингу снился сон. Он был полон причудливых, диких образов и одновременно пуст, как небо над головой слепого. Дорога Молчания встретила его сухим шелестом чингиля и горячим ветром. Страшно хотелось пить. Регарди наклонился к ручью у ног, но вода во рту превратилась в песок. Он скрипел на зубах, жег горло, забивал легкие. Вокруг была темнота. Вязкая, как мед, липкая, словно паутина. Змеиные головы на джамбии ожили и стали лакать золото, струящееся из разорванных вен на его руке.

Нужно досчитать до пяти, и сон закончится. Раз. Языки пламени, лизавшие подножье Гургаранских гор, превратились в листья сочной, ядовитой зелени, которая тут же побурела и свернулась под раскаленным солнцем. Нож с хрустом вонзился в череп нарзидской девочки. Дию подхватил ветер и унес за бескрайние барханы, оставив только взгляд — осуждающий, беспощадный. Два. Город дрожал, словно пояс с монетами на бедрах танцовщицы. Нехебкай засмеялся и вынул его глаза, раздавив их в пасти, словно шарики халвы. Три. Клинок со свистом рассек воздух и опустился на покрытую золотой чешуей голову. Ликуют зрители, на сцене в агонии бьется септор. Асса, халруджи! Асса, милосердному Маргаджану! Четыре. Луна большая и влажная. Регарди чувствовал, как она медленно покрывалась испариной и роняла капли прозрачного пота в остывшие недра пустыни. Магда называла луну своим домом. Сикелию затянуло дымом костра, от которого несло человеческой плотью и предательством, но это был лишь мираж. В его новой родине гореть было нечему, потому что она была пустотой. Пять. Злость взорвалась в нем, словно перезрелый плод чингиля, поразив отравленными шипами всех, кого память не захотела отдавать времени. Все, кто предал его, умрут. Канцлер первый. Сгорит в аду собственного могущества. Дваро утонет, Даррена убьет его же меч. Вазир с Сокраном захлебнутся ядом. Сейфуллах умрет за то, что посмел поставить его на колени. Шолох — за то, что был лучшим. Иман — за то, что не смог в него поверить.

Его снова заволакивает мягкая пелена сна, погружая в омут собственных страхов.

— Поднимайся, любимый, — шепчет Магда, перебирая длинные пряди его волос. Она сравнивает их со спелым леном и полевыми лилиями. Он ей не верит. У него короткие волосы, как на горбу верблюда. От яркого сикелийского солнца они потемнели, а от горячих ветров стали жесткими, словно стебли чингиля. Магда звала кого-то другого.

— Хватит спать, халруджи! — недовольно бурчит Сейфуллах. — Знаешь, чем отличается хороший слуга от плохого? Хороший не станет переходить реку, не разведав брода. А плохой кидается в нее с головой и тонет.

"Ты похож на старую Зерге, Аджухам, но место пророчицы бед уже занято", — подумал Регарди и, взмахнув рукой, растворил мальчишку в воздухе.

— Вставай, Арлинг! — потребовал Даррен. — Не думай, что скроешься от меня. Поднимай шпагу и дерись. Наша дуэль еще не окончена. Что значит, ты ослеп? Ищешь предлог, чтобы оправдать свою трусость? Я считаю до двух и иду к тебе сам. Раз и… два. Вот и все. Ты мертв, Регарди.

Пробуждение было похоже на укус септора. Плавно и нежно Арлинга вытащило из мира сна, где его глаза не были бесполезными придатками, в мир запахов и звуков, которые нужно было складывать в одно целое, чтобы "увидеть". Собранный таким образом мир не всегда получался зеркалом настоящего. Пропущенный по невнимательности кусок мозаики заставлял не только спотыкаться и падать. Ошибки были смертельны. Иман говорил: "Если можно научить осла танцевать газаят, почему нельзя научить слепого делать сальто?". Последние годы Арлинг бессчетное количество раз кувыркался в воздухе, но лучше "видеть" мир от этого не стал. Халруджи остался слепым. Жизнь в мире образов, рожденных из того, что он услышал, понюхал или потрогал, со временем все больше казалась лишенной смысла.

Наконец, Регарди очнулся. Он не помнил, сколько пробыл без сознания, но ему казалось, что минула вечность. Не шевелясь, Арлинг прислушивался к тому, что рассказывали ему чувства. Словно лазутчики в тылу врага, они тайно проникали повсюду, собирая по крупице информацию для своего господина. Опасности не было. Это была главная и самая важная новость. Ладони заскользили по влажной гладкой поверхности. На тюфяк с гнилой соломой она не походила. Скорее, напоминала шелк намокшей от пота простыни. Обоняние подтвердило догадку. Действительно, пахло потом и еще многими другими запахами, которые не могли принадлежать камере балидетской тюрьмы. Где-то рядом благоухали лилии и спелые финики, остро пахли травяные настои и мази. Благовония из потухшей курильницы у окна источали слабый аромат сандала и розы. Массивная кровать пахла загадками тех, кому давала покой до него. С тяжелого балдахина сверху срывались пылинки и попадали в плен солнечным лучам, добавляя к их запаху особый аромат старости и пустоты. Обилие ткани на стенах и окнах, краска на потолке, расписанного фресками, мраморная плитка на полу и тонкие ароматы незнакомого хвойного дерева, из которого была сделана мебель, подчеркивали богатую обстановку комнаты, которая могла принадлежать особняку знатной семьи или дворцу. Например, Дворцу Торговой Гильдии Балидета. Проклятые лилии. Их тяжелый, сладко-горький запах мешал сосредоточиться. Тот, кто догадался принести их в комнату, совершенно не имел нюха. Или сделал это нарочно.

Арлинг не спешил. Тщательно изучив запахи комнаты, он призвал на помощь слух. Вокруг было мертвое царство тишины и покоя. "Это из-за того, что закрыто окно", — догадался он. Теперь стало понятно, что его так раздражало. О стекло билась муха — монотонно, ритмично, глупо. Поднималась к верху окна и стремительно падала вниз, проезжая телом по гладкой поверхности. Ее бросало из стороны в стороны, но она с завидным упрямством начинала все сначала. Муха искала выход там, где выхода не было. Наверное, она тоже была слепой. С улицы слабо раздавался шум фонтана и голоса драганов. Они жаловались на утреннюю жару и ждали, когда их сменит дневной патруль. Один из драганов влюбился и собирался жениться на кучеярке по имени Хазара. У нее были тугие бедра и самая большая грудь в мире. Она храпела во сне, зато красиво пела. Не узнав ничего интересного, Арлинг заставил себя вернуться в комнату. Назойливо жужжала муха. Дурманяще пахли лилии. Он уже их ненавидел.

Убедившись, что каким-то чудом вместо тюрьмы, оказался в покоях Дворца Торговой Гильдии, Арлинг прислушался к собственному телу. Оно давно требовало внимания. Ему было жарко, но не от солнца, нагревающего комнату через окна, и не от духоты, которая сожрала весь свежий воздух, заставив его истекать потом. Регарди горел, словно его поджаривали на раскаленных углях. Стоило ему пошевелиться, как пламя вспыхнуло с новой силой. Пальцы послушно согнулись в кулак, но в плечи немедленно впились зубы септора. На миг ему показалось, что он до сих пор обвит сухим, горячим змеем, но иллюзия быстро развеялась. В комнате он был один.