Благодарю за этот миг - Валери Триервейлер

Даже они не считали меня законной женой. А ведь мы с Франсуа уже пять лет как были вместе, и это официально, а фактически – все семь. Но мне по-прежнему нет места рядом с ним.

Итак, я успокоилась: замаячивший было призрак тягостной ситуации наконец растаял. Мы не возвращаемся на улицу Коши. Я даже засыпаю на его стороне кровати, в личных апартаментах Елисейского дворца, в полной уверенности, что все хорошо. Для него эта ночь будет короткой: он дождется результатов. Я не слышу, как он ложится в постель рядом со мной.

Наутро он уходит очень рано. Мы едва успеваем вместе послушать радио. Я задерживаюсь, чтобы привести себя в порядок, и спускаюсь в свой кабинет немного позже. По привычке включаю айфон, чтобы узнать новости агентства Франс Пресс. И внезапно обнаруживаю сообщение с пометкой “срочно”: “Франсуа Олланд оказывает поддержку Сеголен Руаяль”.

Сообщение действует на меня как удар кинжала. Текст звучит ясно и просто:

В округе Приморская Шаранта Сеголен Руаяль – единственный кандидат от Социалистической партии, который может рассчитывать на мою поддержку. Франсуа Олланд, президент Республики, понедельник 11 июня 2012.

Значит, он меня обманул! И к тому же нарушил одно из своих обязательств. Но почему же он честно не сказал мне об этом вчера вечером в нашем разговоре? Почему даже не попытался объяснить, что не может поступить иначе, что Сеголен Руаяль оказывает на него давление, что их дети вступились за мать? Наверно, сначала я бы разбушевалась, а потом смирилась. И поняла бы его, ведь я и сама прежде всего мать, и я знаю его как никто другой. Увы, у него не хватило смелости сказать мне все откровенно. Он дезавуировал обещание, данное публично, клятвенно подтвержденное, и поступил так из сугубо личных соображений. А мне солгал – солгал в очередной раз.

В ярости я тут же звоню Франсуа и предупреждаю, что буду голосовать за Фалорни. Меня еще прежде шокировало то, как грубо Фалорни пытались отстранить от участия в выборах, а теперь ему досталось вдвойне. Франсуа почувствовал, что зашел слишком далеко, что мое возмущение достигло предела. Он попытался загасить пламя, которое сам же и раздул.

– Подожди меня! Я уже иду, встретимся наверху.

Мы встречаемся в помещении между президентским этажом и нашей спальней; Миттеран хранил здесь свои книги и принадлежности для гольфа, супруги Саркози устроили детскую. Я же переоборудовала его в свой личный кабинет. Повесила фотографии сыновей. Расставила несколько сувениров, из тех, что хотела убрать подальше от взглядов посетителей, которых принимаю в официальном кабинете, как раз под этой комнатой. Время от времени я укрываюсь здесь, чтобы отдохнуть от гнетущей атмосферы Дворца.

Но на сей раз гнетущая атмосфера царит именно здесь. Воздух насыщен электричеством, как перед грозой, готовой обрушить на землю удары грома и первые молнии, с сухим треском кромсающие небо. Во мне все кипит от ярости. С тех пор как мы познакомились, это самая жестокая наша ссора.

Я не понимаю его предательства: ведь ему достаточно было просто не лгать мне. Неужели нельзя было сказать честно, глядя мне прямо в глаза: “Послушай, я не могу поступить иначе из-за детей”… Это я способна понять, у меня ведь тоже есть дети. И постаралась бы, да-да, постаралась бы смириться с его решением. Он пытается меня успокоить.

И снова лжет. Уверяет, что он тут ни при чем: мол, этим делом занимался генеральный секретарь Елисейского дворца. Это уже последний удар – такая грубая неприкрытая ложь. Позже генеральный секретарь опровергнет эту нелепую выдумку: напротив, он всячески убеждал президента не поддерживать Сеголен Руаяль, не смешивать воедино частную и публичную жизнь. И он не был одинок в стремлении отговорить своего шефа от этого шага.

Но Франсуа его все-таки совершил, и это пробуждает во мне глубоко запрятанное ощущение собственного незаконного положения, которое причинило мне столько неприятностей с тех пор, как о наших отношениях было официально объявлено. Во время нашей перепалки я сообщаю Франсуа, что собираюсь выразить в Твиттере поддержку Фалорни. Он хочет помешать мне, пытается вырвать у меня мобильник. Но отказывается от своего намерения, поняв, что дело может зайти слишком далеко. Сажусь на узкую кушетку у стены и начинаю набирать свои 125 знаков.

Сознательно не употребляю слово “поддержка”, заменив его “мужеством”. Боюсь, как бы Оливье Фалорни не снял свою кандидатуру после того, как президент выразил поддержку Сеголен Руаяль. Я его знаю; накануне мы коротко переговорили по телефону, и он сказал, что опасается этого шага в пользу его соперницы. Я его успокоила: президент обещал мне, что на такое не пойдет. И теперь, в отчаянии от этого предательства, Фалорни вполне мог сдать позиции. Поэтому я стараюсь писать осторожно, с учетом обоих вариантов исхода.

Гнев мешает мне рассуждать здраво. Мой палец не дрожит, пока я набираю свой твит. И той же недрогнувшей рукой я отсылаю его своим подписчикам в Твиттере. На часах 11.56.

Желаю мужества Оливье Фалорни, который вот уже долгие годы достойно и бескорыстно борется за права своих земляков-ларошельцев.

Даже в страшном сне я не могла представить, какой взрыв вызовет это короткое сообщение. Оно распространяется мгновенно, его ретвитят, пересылают, комментируют миллионы людей, но я этого не осознаю. Ослепленная ложью президента, я в одиночку, по собственной воле, бросилась в пасть волку.

Тотчас информирую двух человек – Патриса Бьянкона и самого Оливье Фалорни, послав ему эсэмэску. Патрис тут же приходит ко мне. Уж он-то вполне оценил размеры катастрофы. Его мобильник бешено вибрирует, затем наступает очередь моего. Звонит вся пресса. Я отвечаю только агентству Франс Пресс, которое спрашивает, не взломали ли мой аккаунт, – неужели это действительно написала я сама? Я подтверждаю свое авторство. После чего отключаю мобильник, закрываюсь в квартире и отрезаю себя от внешнего мира, как делаю всякий раз при очередном землетрясении.

Тем не менее я не отменяю обед с одной издательницей, с которой общаюсь в связи с моей книжной рубрикой в “Пари-Матч”. Естественно, в первую очередь она задает вопрос о моем твите и говорит, что я даже не отдаю себе отчета в значении своего поступка. И пересказывает то, что услышала по радио в такси на пути сюда: ожесточенная полемика и полное непонимание. Все СМИ уже кричат об этом как о сенсации номер один; я превратилась в “недостойную этого звания первую леди”, которая посмела сказать свое слово в политике и, хуже того, слово, противоречащее словам президента. Теперь на меня смотрят как на разрушительницу планов Соцпартии, а главное, как на злобную бабу, желающую провала Сеголен Руаяль из ревности. В результате издательница предлагает мне договор на книгу и сулит фантастический аванс, что я с негодованием отвергаю.