Птицы небесные или странствия души в объятиях Бога. Книга 1 - Монах Симеон Афонский

на другой уровень сознательности – в начало понимания и познания земного мира. Хотя для нас проходят дни, месяцы и годы, для Тебя, Господи, не проходит даже этот миг, ибо Ты содержишь в Себе все времена. Ты даже Свою вечность превращаешь в «сейчас», так как Ты – «всегда один и тот же». Горько учиться «любви» к миру, не научась любви к Богу, учиться познавать временное и не учиться постигать вечное, учиться дружить с этим преходящим миром, не учась обретению отношений с Тем, Кто был, есть и пребудет вечно. Горько слыть у учителей и родителей успевающим в том, что отнимает у души жизнь вечную и скрывает от сердца непреходящую любовь Христову.

Наследуя при рождении определенные качества души, ума и тела и начиная совершать греховные поступки, мы приходим к бурлящей желаниями юности, где, собственно, у нас не остается выбора. Мы непроизвольно склоняемся к тем условиям существования, которые отвечают нашему сложившемуся устроению. Занавес детства постепенно распахивался, открывая взгляду новых действующих лиц подростковой поры взросления, ломающей напрочь всякие преграды для дурных наклонностей.

Высокий тополь-осокорь шумом листьев, похожих с изнанки на детские ладошки, приветствовал наш приезд. Улица, на которой мы поселились, и дом, в котором начали жить, мне очень понравились. Дом мне полюбился тем, что в пристройке отец сделал столярную мастерскую, где я мог вдоволь играть с инструментами отца, за исключением рубанка, который он приказал не трогать, чтобы я его не затупил. Заодно мне было поручено выпрямлять старые ржавые гвозди на маленькой наковальне. Я увлеченно трудился над этим поручением, стараясь заслужить похвалу отца, которой я очень дорожил. Со временем он научил меня работать рубанком, и когда под руками завилась первая стружка, это привело меня в совершенный восторг. В те времена дети занимались выпиливанием лобзиком узорных полочек и подставок из фанеры; не избежал этого увлечения и я. Запах сосновых досок и стружек мне запомнился навсегда чистым смолистым ароматом. Еще помню, что я сильно сроднился с огромным тополем возле нашего дома. Мне нравилось взбираться под самую макушку дерева, где, сидя на качающихся под ветром ветвях, я громко распевал строки из песен, услышанных по радио: «И снег, и ветер, и звезд ночной полет, меня мое сердце в тревожную даль зовет».

Учеба шла своим чередом, но интерес к занятиям начал ослабевать. Душа начала пленяться тем, что предлагал ей мир. Кино увлекло мою душу невероятным свойством потрясать ее до самых глубин отождествлением с вымышленной жизнью, сыгранной актерами. Тогда в кинотеатрах, в основном, шли фильмы о революции, гражданской или Отечественной войне. Но первый фильм, который я смотрел с родителями, оказался индийским, он с триумфом прошел по всей стране и назывался «Бродяга». Из зарубежных фильмов помню еще «Тарзана». Из наших фильмов мне запомнился фильм по сказкам Бажова «Каменный цветок», а также много раз с восторгом просмотренный «Чапаев».

Мальчикам из нашего класса нравилось мое умение рисовать, и вскоре я стал «профессиональным» рисовальщиком – изображал различные военные сцены из увиденных фильмов. На такие рисунки был большой спрос, и все эти военные эпизоды увлеченно разглядывали и комментировали заказчики и зрители.

Иногда, вполголоса, чтобы не слышали взрослые, во втором – третьем классах, мы пытались разобраться в трудных вопросах.

– Кто знает, откуда дети берутся? – задавал кто-нибудь трудный вопрос. Все затаивали дыхание.

– Говорят, что нас где-то находят!

– Вот, еще! Ерунда какая! – вступал в спор кто-нибудь постарше. – Я слышал, мы из женщин получаемся…

– Да из каких женщин? – возмущались остальные. – Мы сами по себе как-то появились.

Но не эти загадки волновали нас в ту пору. Душу неосознанно тянуло к добру, и эта тяга временами проявляла себя неожиданным образом. Находясь под большим впечатлением от одного детского фильма, я увлек местных ребят объединиться в команду, которая под прикрытием темноты делала бы добрые дела одиноким бабушкам и дедушкам на нашей улице, чьи близкие погибли на войне. Мы рьяно взялись за добрые дела, нас увлекло тайное совершение добра и удивление взрослых, получивших неожиданную помощь. Мы расчищали заросшие дорожки возле бедных домов, складывали разбросанные кирпичи, доски, убирали строительный мусор. Но потом это увлечение сошло на нет, побежденное сильной страстью к футболу.

Близкие и теплые отношения с ребятами этой тихой улицы перешли в долгую дружбу и сохранились даже после того, как наша семья переехала снова, поближе к железнодорожному вокзалу. Меня перевели в большую четырехэтажную школу в центре городка, где находилась небольшая спортивная площадка. Там моим идеалом сразу и надолго стал футбол. Эта игра настолько увлекла меня, что я готов был играть в нее с утра до вечера и, если оставалось время, играл с мячом еще у себя дома. Даже в школе кумиром всех школьных перемен был футбол. Как только звенел звонок, мы опрометью бросались вниз по лестнице, чтобы поиграть в мяч.

В наши футбольные битвы часто ввязывался переросток, худой, долговязый и нескладный, которого мы звали – «эй, дядя, достань воробышка!» Острым локтем он всегда больно толкал в бок, и этим, как ни странно, запомнился. Другого звали «костыль» – вместо мяча он больно бил по ногам. «„Костыль“ пришел, берегись ребята!» – предупреждали мы друг друга. Наибольшим уважением пользовался игрок, умевший запутывать других финтами в подражание знаменитому Пеле. Некоторым финтам обучился и я, чем немало раздражал нападающих, которые бурчали, следя за мячом, мелькавшим в ногах: «Финти, финти, дофинтишься у меня!»

Мою страсть к футболу смогло